воевать с ней ее же оружием и посмотрим, что же из этого выйдет. Я начала с невозмутимым видом и серьезностью объяснять простыми словами:
— Муж — это тот человек, которого женщина…
Из выражения их лиц явствовало, что я не очень-то просветила их. Однако они дали мне закончить три или четыре предложения, не прерывая. Затем же, когда я остановилась перевести дыхание, доброжелательница вмешалась с тем, что, очевидно, требовало для нее объяснения:
— Но что, — спросила она явно недоумевая, — что такое мужчина?
Холодное молчание повисло над комнатой после того, как я объяснила. Но я даже не соизволила обратить на это внимание. Я была слишком занята, пытаясь принудить раскрыться дверцу моей памяти еще чуть-чуть, и обнаружила, что с определенной точки ее уже не сдвинуть.
Я знала теперь, что я — Джейн. Я была до этого Джейн Саммерс, а стала Джейн Уотерлей, когда вышла замуж за Дональда. Мне… было….. 24, когда мы поженились, только 25, когда погиб Дональд, 6-ю месяцами позже. И там все закончилось. Это казалось вчерашним днем, но я не могла сказать…
До этого все было совершенно ясно. Мои родители и друзья, мой дом, моя школа, учеба в колледже, работа в качестве доктора Саммерс в рейгестерской больнице. Я могла вспомнить, как впервые увидела Дональда, когда его принесли однажды вечером с переломом ноги — и все, что за этим следовало…
Я вспомнила теперь лицо, что я должна была увидеть в зеркале — и оно, конечно же, было совсем не таким, какое я видела в коридоре — оно было овальное, с летним загаром, рот должен был быть меньше, аккуратнее, с каштановыми волосами, вившимися без всякой химии, с карими глазами, довольно широко расставленными и, возможно, слегка тяжелым взглядом…
Знала я теперь, как выглядит и мое тело — стройное, с длинными ногами и маленькими крепкими грудями — чудесное тело, которое я сначала принимала как должное, пока Дональд своей, любовью научил меня гордиться им.
Я посмотрела вниз на омерзительную гору из розового сатина и содрогнулась. Во мне закипела ярость. Я тосковала но Дональду, который успокоил бы и приласкал меня и сказал бы мне, что все будет в порядке, что я не такая, какой вижу себя сейчас, и что все это в самом деле — сон.
В то же время меня поразил ужас при мысли, что он когда-нибудь увидит меня толстой и жирной. И тут я вспомнила, что Дональд никогда уже не увидит меня — никогда — и я снова стала так несчастна и разбита, слезы потекли у меня по щекам.
Остальные просто продолжали смотреть на меня, широко раскрыв глаза и недоумевая. Прошло полчаса, все в том же молчании, потом дверь открылась, впустив целый отряд малышек, всех в белых спецовках. Я увидела, как Хейзел поглядела на меня и потом на начальницу. Она вроде как собралась что- то сказать, но передумала. Малышки разделились по две на кровать. Встав по бокам, они стащили покрывала, закатали рукава и начали массаж.
Сперва это было даже приятно и вполне успокаивающе: оставалось только откинуться назад и расслабиться. Но вскоре мне это стало нравиться все меньше, а потом я нашла это даже обидным.
— Хватит, — сказала я резко той, что справа.
Она остановилась, дружелюбно улыбнулась мне, хотя и с едва заметной неуверенностью и потом продолжила.
— Я сказала хватит! — повторила я, отталкивая ее.
Ее глаза встретились с моими. В них была озабоченность и боль, хотя с губ не сходила профессиональная улыбка.
— Я же сказала, — добавила я отрывисто.
Она продолжала колебаться и взглянула на вторую с другой стороны кровати.
— Ты тоже, — сказала я другой. — Достаточно.
Она даже не замедлила ритма. Та, что справа, собралась с духом и тоже возобновила работу как раз там, где я ее остановила Я протянула руку и толкнула ее, на этот раз сильнее. В этом валике, должно быть, было куда больше мускулов, чем можно было предположить. От толчка она пролетела с полкомнаты, споткнулась и упала. Движение в комнате замерло. Все уставились сперва на нее, потом на меня. Пауза была короткой. Все снова принялись за работу. Я оттолкнула ту девушку, что работала слева, хотя и осторожно. Другая взяла себя в руки. Она плакала и выглядела испуганной, но упрямо стиснула зубы и собралась вернуться назад.
— Держитесь подальше от меня, вы, маленькие пугала, — угрожающе сказала я им.
Это остановило их. Они замерли и поглядывали несчастно друг на друга. Та, что была с повязкой начальницы, засуетилась.
— Что такое, мать Орчис? — поинтересовалась она.
Я сказала. Это ее озадачило.
— Но все же в порядке, — увещевала она.
— Но не для меня. Мне это не нравится, и я этого не потерплю, — ответила я.
Она стояла неуклюже в затруднении.
С другого конца комнаты раздался голос Хейзел:
— Орчис чокнулась. Она говорила нам тут самые отвратительные вещи.
Малышка повернулась посмотреть на нее, а потом вопрошающе на одну из остальных. Ей ответили кивком с выражением отвращения, и она, повернувшись ко мне, начала изучающе разглядывать.
— Вы две, пойдите и доложите, — сказала она моим пребывавшим в замешательстве массажисткам. Обе они плакали и вместе поплелись вон из комнаты. Та, что руководила, бросила на меня еще один глубокомысленный взгляд и последовала за ними. Несколькими минутами позже все остальные собрались и ушли. Мы шестеро были одни. Последовавшее молчание нарушила Хейзел:
— Ну и гадко же было так делать. Эти бедные дьяволята всего лишь выполняли свою работу, — заметила она.
— Если это их работа, она мне не нравится, — ответила я ей.
— Ну и схлопотала им порку, бедняжкам. Но, я полагаю, это опять потеря памяти. Ты не вспомнила ведь, что Слугу, огорчившую Мать, наказывают поркой, не так ли? — саркастически добавила она.
— Поркой? — повторила я с трудом.
— Да, поркой, — передразнила она. — Но тебе ведь дела нет, что с ними станет? Не знаю, что случилось с тобой, пока тебя не было, но что бы это ни было, результат, кажется, получился прегадкий. Мне никогда не было до тебя дела, Орчис, хотя другие и думали, что я не права Ну, а теперь мы знаем все.
Никто не стал продолжать. Сильно чувствовалось, что все разделяют мнение Хейзел, но, к моей удаче, я избежала их упреков из-за того, что дверь открылась.
Вновь вошла старшая служительница с полдюжиной маленьких клевретов, но на этот раз ими предводительствовала красивая женщина лет тридцати. Ее внешность доставила мне неимоверное успокоение. Она не была ни крошечной, ни амазонкой, не была она и толстой. На фоне сопровождающей ее служительницы она выглядела длинноватой. Я определила ее рост приблизительно 1 метр 60 см. Это была нормальная, приятно сложенная молодая женщина, с коричневыми волосами, коротко подстриженными, в плиссированной черной юбке, видной из-под белой спецовки. Старшая служительница почти семенила, чтобы поспеть за ее широкими шагами, и говорила что-то о заблуждениях и “только что обратно из Центра сегодня, доктор…”
Женщины остановились около моего ложа, в то время как малышки столпились вместе, поглядывая на меня с недоверием. Она воткнула мне в рот термометр и подержала запястье. Удовлетворившись показаниями обоих, поинтересовалась:
— Головная боль? Беспокоит что-нибудь другое?
— Нет, — ответила я ей.
Она внимательно меня оглядела Я возвратила ей взгляд.
— Что…? — начала она.
— Да у нее с головой не в порядке, — вмешалась Хейзел с другого угла комнаты. — Она говорит, что потеряла память и не знает о нас.
— Она говорила о жутких отвратительных вещах, — добавила другая из пяти.
— У нее галлюцинации. Она думает, что может писать и читать, — подлила масла в огонь Хейзел.
