Передо мной расстилался сад паркового типа, с резкими от лунного света тенями. Между деревьями справа поблескивала вода, слева стоял дом, похожий на тот, что за моей спиной, в чьих окнах не было ни огонька.
Я недоумевала, что же дальше? Пойманная, как в ловушку, в эту гигантскую тушу и совершенно беспомощная, я могла мало что сделать, но я решила пойти дальше и хотя бы выяснить, что я могу, пока есть возможность. Я подошла к началу ступенек, по которым взбиралась до этого из машины скорой помощи, и начала осторожно спускаться по ним, держась за балюстраду.
— Мать, — произнес резкий, язвительный голос за моей спиной. — Что вы делаете?
Я обернулась и увидела одну из малышек в белой, освещенной лунным светом спецовке. Она была одна Я не ответила и шагнула дальше. До этого я могла рыдать в ярости от этого тяжеловесного, неуклюжего тела, но теперь оно научило меня осторожности.
— Вернитесь. Немедленно вернитесь, — сказала мне малышка.
Я не обратила внимания. Она, легко ступая, спустилась за мной и уцепилась за мои одежды.
— Мать, — снова сказала она. — Вы должны вернуться. Вы там простудитесь.
Я собралась сделать еще шаг, но она потянула за одежду, чтобы удержать меня. Я наклонилась вперед, сопротивляясь. Раздался резкий звук рвущейся ткани. Я качнулась и потеряла равновесие. Последнее, что я увидела — это остаток пролета ступенек, летящий мне навстречу…
Когда я открыла глаза, чей-то голос произнес:
— Так то лучше, но зачем же так капризничать, Мать Орчис. Счастье еще, что не случилось ничего худого. Сделать такую глупость. Мне стыдно за вас — действительно стыдно.
Голова моя раскалывалась, и я с раздражением обнаружила, что вся эта глупость все еще продолжается. Одним словом, я не была в настроении выслушивать град упреков. Я послала ее к черту. На мгновение она выпучила на меня глаза, а потом стала натянуто холодна Она в молчании прилепила мне слева на лоб корпию и пластырь и удалилась, сдерживая себя.
Мне с неохотой пришлось признать, что она была совершенно права. Что вообще намеревалась я сделать — и что вообще могла я сделать, обремененная этой жуткой массой плоти? Огромная волна отвращения к ней и чувство беспомощного страха снова довели меня до слез. Я тосковала по моему собственному чудесному, стройному телу, которое мне так нравилось и делало то, что я его просила. Я вспомнила, как Дональд однажды указал мне на молодое деревце, раскачивавшееся на ветру, и представил его мне, как моего близнеца И всего через пару дней…
Тут внезапно я сделала открытие, от которого я снова попыталась сесть. Пустота в моем мозгу заполнилась до конца Я смогла вспомнить все… От усилий у меня все зазвенело, поэтому я расслабилась и откинулась на подушки, перебирая в памяти все до того момента, когда у меня из руки вытащили иголку и протерли кожу…
Но что случилось после того? Я ожидала галлюцинации и сны… но не такое ясное, до мельчайших деталей, последовательное ощущение действительности… не это состояние, которое, как кошмар, стало всеобъемлющим.
Что же, что, Господи, что со мной сделали?
Я, должно быть, снова заснула, потому что когда я открыла глаза, за окнами было светло и стайка малышек забралась ко мне помочь с туалетом.
Они проворно расстелили простыни и перекатывали меня то так, то этак при помощи искусной технологии для умывания. Я терпеливо вынесла их усердие, ощущала себя свежее и с радостью обнаружила, что головная боль постепенно исчезла. Когда мы почти уже подошли к концу омовения, раздался властный стук в дверь и, не ожидая разрешения, вошли две фигуры, одетые в черную униформу с серебряными пуговицами. Они были типа амазонок, высокие, ширококостные, крепко сложенные и симпатичные. Малышки побросали все и забились, повизгивая от испуга, в дальний угол комнаты, где сбились в кучку.
Те две отдали мне знакомый уже салют. Со странной смесью решимости и почтительности одна из них спросила:
— Вы Орчис — Мать Орчис?
— Так они меня здесь зовут, — допустила я.
Девушка заколебалась, затем, скорее умоляюще, чем приказывая, сказала:
— У меня приказ на ваш арест, Мать. Пожалуйста, следуйте за нами.
Малышки в углу разразились взволнованными, недоверчивыми возгласами. Девушка в униформе успокоила их одним взглядом.
— Оденьте Мать и приготовьте ее к поездке, — скомандовала она,
Малышки нерешительно вышли из своего угла, направляя в сторону пришедших нервные примирительные улыбки. Вторая резко, хотя и не зло, сказала им:
— Идите же, поторапливайтесь!
Меня уже почти запеленали в розовые одежды, когда в комнату вошла доктор. Она нахмурилась при виде тех двух в униформе.
— Что здесь такое? Что вы здесь делаете? — спросила она.
Главная из них объяснила.
— Арестовать?! — воскликнула доктор. — Арестовать Мать! В жизни не слышала такого вздора! В чем обвинение?
Девушка в униформе, слегка смутившись, ответила:
— Она обвиняется в Реакционизме.
Тут доктор просто уставилась на нее.
— Мать — реакционистка! Что ваши люди придумают следующим? А ну, убирайтесь-ка обе.
Молодая женщина запротестовала.
— У нас приказ, доктор.
— Вздор. На это нет права. Слышали вы когда-нибудь, чтобы арестовывали Мать?
— Нет, доктор.
— Не хотите же вы устроить такой прецедент сейчас. Идите же.
Девушка в униформе, расстроенная, заколебалась, но тут ей в голову пришла идея.
— Если бы вы дали мне подписанный вами отказ сдать Мать…? — предложила она с надеждой.
Когда обе отбыли, вполне удовлетворенные своим листком бумаги, доктор мрачно посмотрела на малышек.
— Не можете удержаться и не насплетничать, а, слуги? Все, что вам случается услышать, проходит через вас, как огонь по кукурузному полю, и сеет неприятности повсюду. Ну так вот, если я услышу хоть что-нибудь, я буду знать, откуда ветер дует. — Она повернулась ко мне: — А вы, Мать Орчис, на будущее ограничьте свой лексикон до “да” и “нет” в присутствии этих болтливых маленьких вредителей. Вскоре я вас вновь увижу. Нам хотелось бы задать вам несколько вопросов, — добавила она и вышла, оставив за собой подавленную прилежную тишину.
Она вернулась, как только был увезен мой поднос, на котором был до этого мой достойный Гаргантюа завтрак, и вернулась не одна Четыре сопровождающие ее женщины выглядели так же нормально, как и она, а за ними следовало несколько малышек, волочивших стулья, которые они и расставили около моего ложа. Когда они удалились, пять женщин, все в белых спецовках, сели и уставились на меня как на диковинку. Одна казалась где-то около того же возраста, что и доктор, две — около 50 лет, а одна — под 60 или больше.
— Ну, Мать Орчис, — сказала доктор таким тоном, будто открывала собрание. — Теперь нам ясно, что здесь имело место что-то в высшей степени необычное. И, естественно, мы заинтересованы выяснить только — что, и, если возможно, почему. Тебе не надо беспокоиться об этих полицейских сегодня утром, с их стороны было неуместно вообще приходить сюда. Это просто расследование — научное расследование — чтобы установить, что же произошло.
— Я хочу этого не меньше вашего, — был мой ответ.
Я посмотрела на них, на комнату вокруг меня и под конец на распростертые внизу массивные формы. — Я сознаю, что все это должно быть галлюцинациями, но что больше всего меня беспокоит, это то, что я всегда считала, что в любой галлюцинации должно недоставать по крайней мере одного измерения —
