интереснее.
Вот так великие надежды женщин на эмансипацию, с которых начался 20 век, были вытеснены на второй план. Покупательная способность была предоставлена малообразованной и легко-убеждаемой части общества. Жажда Романа — в основном эгоистическое желание, а когда ему дают волю превозобладать над всеми остальными — оно разрушает любой женский коллектив. Женщина была отделена, таким образом, и в то же время вовлечена в состязание со всеми другими женщинами, что делало ее совершенно беспомощной; она становилась добычей всеобщего внушения. Если ей представляли, будто отсутствие определенных товаров или услуг нанесет непоправимый ущерб Роману, она начинала беспокоиться, что делало возможным эксплуатировать ее сверх меры. Она могла верить только в то, что ей говорили, и большую часть времени проводила в хлопотах, все ли она правильно делает, чтобы приблизить Роман. Таким образом, эксплуатация ее повышалась, по-новому и утонченнее, а она более теряла независимость, активность и способность к творчеству, чем когда-либо.
— Ну, знаете, — сказала я. — Такой до смешного неузнаваемой истории моего мира мне еще не приходилось слышать. Будто кто-то что-то списал, а все пропорции спутал. Что насчет творчества — да, наверное, семьи стали меньше, но женщины все еще продолжали рожать детей. Насилие все так же росло.
Взгляд пожилой леди задержался на мне.
— Вы, несомненно, дитя своего века в каком-то смысле, — заключила она. — Почему вы считаете, что в рождении детей есть что-то творческое? Разве в гормоне есть что-то от творчества, потому что в нем прорастают семена? Это механическое действие и, как все они, в основном, так же легко воспроизводится менее разумными существами. А вот воспитать ребенка, выучить его, помочь стать личностью — это творчество. Но, к несчастью, в то время, о котором мы говорим, женщины были, в основном, поставлены в такие условия, что могли воспитать из своих дочерей только себе подобных — невежественных потребительниц.
— Но, — сказала я беспомощно, — я знаю это время. Это моя эпоха. А у вас все искажено. — Но это ее не впечатлило.
— Историческая перспектива всегда правдивее, — снова заявила она и продолжила. — Но если тому, что произошло, было суждено произойти, то время было самое подходящее. Случись это на сто или пятьдесят лет раньше, это скорее всего означало бы вымирание. 50-ю годами позже вполне могло бы быть поздно, потому что катастрофа произошла бы в мире, где все женщины выгодно бы ограничились домашней жизнью и потребительством. Но на удачу в середине века некоторые женщины продолжали получать различные профессии и в огромном числе их можно было найти в рядах медицины — где только, кстати, они и были многочисленны и опытны, а это ведь та профессия, которая жизненно необходима для выживания. Я почти не разбираюсь в медицине, поэтому не могу подробно рассказать, что было предпринято. Все, что я могу вам сказать — это то, что начались интенсивные исследования, которые скорее будут понятны вам, чем мне. Биологический вид, даже наш вид, обладает огромной волей к выживанию, и врачи увидели, что и у нее есть средства самовыражения. Несмотря на всеобщий голод, хаос и другие лишения, дети каким-то образом продолжали появляться на свет. Да так и должно было быть. Восстановление могло и подождать. На повестке дня стояло новое поколение, которое смогло бы помочь восстанавливать и потом наследовать восстановленное. Поэтому продолжали рожать: девочки выживали, мальчики умирали. Это было ужасно да и бесполезно, поэтому вскоре стали рожать только девочек — опять же, средства достижения этого скорее поймете вы, чем я.
Как мне сказали, это не так уж здорово, как кажется на первый взгляд. Саранча, кажется, при отсутствии мужских особей будет продолжать производить женские особи, так же в одиночестве может размножаться и тля, но на 8 поколений, вряд ли больше. Так неужели мы с помощью знаний и исследовательских возможностей не можем превзойти в этой области саранчу или тлю?
Она замолчала, насмешливо ожидая отклика с моей стороны. Наверное, она надеялась, что я буду недоверчиво изумлена и даже потрясена. Если так, то я ее разочаровала: технические достижения перестали вызывать простодушное удивление с тех пор, как физики-атомщики продемонстрировали, что перед хорошей мозговой атакой любое препятствие — ничто. Но не следует думать, что возможно почти все: совершенно разные вещи — желаемое и нужное, и это было единственное, что казалось мне уместным ответить ей.
Я спросила:
— И чего же вы достигли?
— Выживания, — просто ответила она.
— Фактически, да, — согласилась я, — достигли. Но если оно стоило всего остального, если во имя существования в жертву были принесены любовь, искусство, поэзия, наслаждение и физическое удовольствие, что осталось, кроме бездушных отбросов? В чем остался смысл для выживания?
— Насчет смысла не знаю, если не считать, что это желание, общее для всех видов. Уверена, что не лучше понимали эту причину и в 20-м веке. Но остальное, почему вы считаете, что оно исчезло? Разве Сафо не писала стихи? Ваше утверждение, что наличие души зависит от двуполой системы, удивляет меня: так часто утверждалось, что оба пола пребывают в своего рода конфликте, ведь так?
— Как историк, изучавший мужчин, женщин и их побуждения, вы могли бы лучше понять, что я имела в виду! — сказала я ей.
Она осуждающе покачала головой.
— Вы настолько являетесь продуктом своей эпохи, моя дорогая. Вам внушали на всех уровнях, начиная с работ Фрейда и кончая пустячным женским журнальчиком, что возвышенный до романтической любви секс движет миром, а вы им верили. Но мир продолжает двигаться и для других: для насекомых, для птиц и рыб, животных. Как вы думаете, много знают они о романтической любви, пусть даже за короткие сезоны спаривания? Вас ввели в заблуждение, моя дорогая. Договорившись между собой, они направили ваши интересы и тщеславие по тому пути, который наиболее подходил социально, был выгоден и почти безвреден.
Я покачала головой.
— Я этому просто не верю. О да, кое-что о моем мире вы знаете — со стороны. Но вы не понимаете его, не чувствуете.
— Это вы так считаете, моя дорогая, — спокойно ответила она.
Ее повторяющееся утверждение разозлило меня. Я спросила:
— Предположим, я вам верю, что же тогда заставляет мир вертеться?
— Это же просто, моя дорогая. Это воля к власти. В нас это заложено еще с детства, сохраняется это и в старости. Она есть равно и в мужчинах, и в женщинах. Это основа сильнее и желаннее, чем секс. Говорю вам, вас ввели в заблуждение — эксплуатировали, подавляли во имя экономического удобства. После того, как разразилась болезнь, женщины впервые в истории перестали быть эксплуатируемыми. Как только правители-мужчины перестали путать и отвлекать их, они начали понимать, что вся истинная власть принадлежит женскому началу. Самец служит только одной краткой цели, а остальную часть своей жизни он оставался болезненным и дорогостоящим паразитом.
Осознав свою власть, ее захватили врачи. Через 20 лет весь контроль был в их руках. С ними было несколько женщин из инженеров, архитекторов, юристов, администраторов, несколько учителей и так далее, но только врачи держали в руках нити жизни и смерти. Будущее зависело от них, и по ходу того, как все постепенно оживало, они, вместе с другими профессионалами, остались Главенствующим классом и стали известны как Докторат. Он получил власть, он установил законы, он ввел их в действие. Была, конечно, и оппозиция. Ни память о старине, ни 20 лет беззакония так легко не проходят, но перевес был на стороне врачей. Каждая женщина, которая хотела родить, должна была идти к ним. А они уже заботились, чтобы ее должным образом устроили в общине. Постепенно банды разбойниц выродились, и был восстановлен порядок.
Но позднее против Доктората поднялась лучше организованная оппозиция. Эта партия заявила, что болезнь, поразившая мужчин, изжила себя, и что можно и нужно восстановить старый порядок. Они известны под названием Реакционисток и встали значительным препятствием на пути прогресса. У Большинства, в Совете Доктората, еще живы были воспоминания о системе, использовавшей каждую женскую слабость, и она была не более как наивысшей точкой их многовековой эксплуатации. Они
