Денарий кесаря

            - Да я не про вас! – быстро поправился Стас и объяснил: - Ванька сказал, что тут на днях один мужчина от гангрены, у могилки отца Тихона, исцелился, и вы его костыли, как реликвию, у себя оставили!

            - А-а, вон ты о чем! Все верно! Зачем ему было их с собой брать? А нам они для укрепления веры еще пригодятся. В этом, то есть в духовном, смысле, эти костыли нам еще, ой, как нужны! Многие, брат, еще, хромают… От них же первый есмь аз…

            Григорий Иванович помолчал, задумавшись о чем-то своем, потом вспомнил о Стасе и спросил:

            - Обратно-то когда думаешь ехать?

            - Не знаю… - пожал плечами Стас и просительно взглянул на соседа: - А вы мне с билетом поможете?

            - Конечно же, помогу!

            Григорий Иванович вновь помолчал и заговорил об отце Тихоне, о паломниках, а потом – о церковных делах. Внешне он совсем не изменился, разве что сильно похудел. Стас смотрел на него и начинал понимать, что он, действительно, живет теперь совсем другим. Все его мысли были о храме. То нужно, этого не хватает, того не забыть приобрести… Собственный дом заброшен… Помидоры и огурцы покупные – своим огородом заняться некогда…

            Перед уходом он поставил на стол банки с маринованными огурцами, помидорами и кулек с сухофруктами.

            - Так что извини – все из магазина, не свойское! Компот-то себе сам сваришь?

            - Не знаю! Не пробовал… - беспомощно развел руками Стас.

            Григорий Иванович только и вздохнул на это:

            - Да, избаловали, как я гляжу, тебя родители! Надо будет сказать им, чтобы были с тобой построже.

            - Ну вот, - расстроился Стас. – А говорили, не позвоните!

            - Конечно, не позвоню, – кивнул Григорий Иванович. – Во-первых, я же ведь обещал. А, во-вторых, - снова хитро прищурился он, - даже если бы и захотел, не смогу: у меня ведь нет номера их телефона. Это я им при встрече скажу, если они сюда снова приедут. Очень хотелось бы повидаться. Хорошие они у тебя. Поверь, тебе очень повезло на них. Я тут в райцентре приют для трудных подростков курирую и на таких, с позволения сказать, «родителей» насмотрелся… А у тебя отец – кандидат наук…

            - Доктор… Уже профессор. Говорят, академиком скоро будет! – не без гордости уточнил Стас.

            - Вот видишь! И мама в тебе души не чает! Ну, ладно! Оставайся и подумай-ка о смысле жизни еще раз. С учетом того, о чем мы только что говорили. А компот тебе и Лена сварит!

            «…Долгожданный звук трубы заставил кричащих на площади людей умолкнуть на полуслове и разом податься вперед.

            Ворота медленно открылись. Взорам предстал широкий, темный проем. В нем, словно зубы акульей пасти, блестя доспехами и остриями копий, стояла центурия кесарийского гарнизона. Посередине ее, на гладком языке мрамора – четверо бунтовщиков.

            Крестов было только три.

            Глаза людей устремились на трибуна.

            Тот надменным – поверх голов – взглядом обвел площадь и, взвешивая слова, точно меняла то золотые, то медные монеты, объявил:

            - Согласно римскому обычаю, в честь вашего праздника, прокуратор милостиво дарует прощение и отпускает на свободу Иисуса… - он заглянул в услужливо поднесенный скрибой лист папируса, - вар-Авву!

            Глашатаи принялись переводить сообщение на арамейский, но толпа уже поняла, в чем дело, и подняла торжествующий рев.

            Опытный Лонгин, свесившись с коня, дал команду воинам быть начеку. Он знал, что из четырех осужденных на казнь двое носят распространенное в Палестине имя Иисус: один – мятежник, подстрекавший народ выступить против Рима и считавшийся здесь героем, вроде римского Сцеволы, и другой – поразивший его лекарь, как многие говорили – пророк. Некоторые называли его даже «Богом», о чем он не рискнул доложить трибуну.