– Гораздо лучше, – заверила я. – Твой массаж – просто чудо. Где ты научился этому?
– О, у меня был великий учитель. Он любил повторять, что познавая себя, познаешь мир. Иными словами, если хочешь хоть что– нибудь в этой жизни знать, начни с себя, со своего тела и души. В общем, медицина мне не чужда.
– Кто был твоим учителем, отец?
– Нет. Своих родителей я почти не помню. А моим учителем был Хирон.
– Хирон?! – я вскочила на ноги, – ты знал его раньше?
– Он был единственным человеком, с которым я общался с 5 до 15 лет. В детстве я любил себя сравнить с графом Монте-Кристо, а Хирона – с мудрейшим аббатом Фариа или с гнуснейшим тюремщиком, в зависимости от обстоятельств. Правда, в отличие от несчастного Эдмона Дантеса, моя камера была вполне комфортабельной, а питание – тщательно подобранным для растущего организма.
– Камера? – не веря своим ушам, переспросила я.
– Ну а как по-другому назвать место, в котором торчишь безвылазно с десяток лет, не видя живой души, за исключением одного человека? Впрочем, под опеку Хирона я попал вполне добровольно, о чем не раз жалел. Со временем я пришел к выводу, что быть героем – дело уж больно хлопотное. Герой – это миллион вселенских проблем, и все это, чтобы потешить свое когда-то уязвленное самолюбие. Овчинка не стоила выделки: гораздо легче было оставаться сыном предателей
– О чем ты говоришь?
– А, оставь, – Сол махнул рукой. – Мне редко приходилось говорить с кем-либо по душам, вот меня и понесло. Тем более, ты была так любезна, что в кои веки проявила интерес к моей персоне.
– Твоя персона, как неожиданно выяснилось, имеет непосредственное отношение к Хирону. Где находилась твоя камера?
– На острове Веры, под землей, на верхнем ярусе.
– На верхнем ярусе?
– И чему тебя учили в твоей хваленной школе? – притворно вздохнул Нортон. – На острове Веры, да будет тебе известно, находятся три завода без которых жизнь на двух других островах давно бы вымерла. Это электростанция, завод по опреснению и обеззараживанию воды и, самое главное, завод по переработке отходов производства и жизнедеятельности. Эти три монстра расположились под землей и занимают собой около сотни этажей в глубину. Я жил над этими машинами и нередко спускался вниз полюбоваться на эти творения рук человеческих. Хирон как-то сказал мне, что коэффициент износа этих машин при правильной эксплуатации чрезвычайно мал и с момента их сооружения не было ни одной поломки.
– Но остров Веры – нейтральная территория, – возразила я. – Ни демократы, ни исламисты не должны там находиться без согласия и без присутствия второй стороны.
– Совершенно верно. Тот же вопрос я неоднократно задавал аббату Фариа и ни разу не получил на него ответа. Но мне всегда приятно было думать, что из-за меня нарушаются традиции двухсотлетней давности.
– И кто такой Хирон, ты, конечно, тоже не знаешь…
– Ты необычайно догадлива, Мэй.
Я замолчала, обдумывая услышанное. Сол с любопытством наблюдал за мной.
– Пошли отсюда, – наконец сказала я и двинулась к выходу из пещеры.
– Постой, я хочу услышать вердикт, – Сол продолжал сидеть и смотреть на меня с веселым интересом.
– А я хочу есть, – отрезала я, – поэтому, быстренько принимай вертикальное положение (голод и жажда, так же как и боль от полученных ран, исчезали вместе с антуражем).
– Ну, пожалуйста.
– Ладно, – я пожала плечами. – Скорее всего ты врешь, но это не важно, потому что твоя информация в данный момент бесполезна.
Сол рассмеялся:
– Как ты все славненько умеешь раскладывать по полочкам! Кстати, Хирон очень любил античных сочинителей. Он утверждал, что их герои, не обремененные заботами о своей душе, присущими более прогрессивным обществам, действуют на уровне инстинктов, просто следуют своим желаниям и сиюминутным порывам. Поэтому они нам так понятны и вызывают у нас, читателей, очень яркие, чистые эмоции. Из более поздних авторов один лишь Шекспир достигает того же эффекта. А еще он утверждал, что эти сказки наглядно демонстрируют насколько человеческое существо жалкое и зависимое от тех, кто сильнее его. Я неизменно соглашался с этим доводом, но всегда добавлял, что те, кто сильнее, Боги, заслуживают не меньшего презрения, чем выводил своего дорогого учителя из себя. В наказание я вынужден был создавать опостылевшие образы из опостылевших древнегреческих эпосов.
– Что значит создавать образы?
– Уроки рисования, только картинки были голографическими, а холстом служил огромный зал. Я настолько полюбил это занятие, что был способен торчать в этом зале сутки напролет. Практичный до отвращения Хирон даже поставил туда замок, который открывался, если я правильно решал какую-нибудь задачку. Занятно, я точно не помню, но последняя загадка была как-то связана с Минотавром.»
Конец воспоминаний
Продолжение повествования
Причиной моего падения оказалась огромная плитка с гладкой и блестящей под лунным светом поверхностью. Интересно, как это я ее сразу не заметила? На плитке не было никаких рисунков, что откровенно радовало, потому что знакомство с мифическими чудовищами отнюдь не прельщало, памятуя о разбитом затылке. Я попробовала сдвинуть громадину с места, но ничего не вышло. Тщательный осмотр со всех сторон тоже ничего не дал, и я со злости пнула ее ногой. К моему вящему удивлению, плита стала бесшумно и завораживающе медленно отползать в сторону, открывая под собой черную дыру в земле. Я некоторое время следила с открытым ртом за самодвижущейся громадиной, а потом легла на живот и напряженно всматриваясь в темноту, засунула в дыру руку. Пустота и кромешная тьма. Нащупав рукой камень, я со всей мочи запустила его вниз и застыла, прислушиваясь. Через пару секунд раздался звук всплеска. В это время плита начала движение обратно, неумолимо закрывая собой лаз и я, набрав полную грудь воздуха, шагнула в пустоту.
Я ушла с головой в ледяную и неприятно пахнущую воду, а вынырнув поняла, первое – до дна я ногами не достаю, а это значит, что придется плыть и надолго меня не хватит, второе – вокруг темно, хоть глаза выколи, а это значит, что мне придется все делать вслепую. Миленькая перспектива, нечего сказать. Я сняла с себя обувь и спортивный костюм и поплыла, пока не наткнулась на склизкую стену, а потом двигалась вдоль стены, стараясь нащупать любую неровность на ее поверхности. Терпение и труд – все перетрут, а доказательством этому служило круглое отверстие в стене, которое я таки отыскала, скрупулезно проверяя каждый сантиметр. Приложив немало усилий и изрядно поранив руки, я забралась в трубу и поползла на четвереньках подальше от колодца. Не знаю сколько часов я провела в трубе, ведь, как известно чувство времени в закрытом и неосвещенном пространстве обманчиво, но когда я выбралась из нее, у меня ломило спину и шею от непривычной позы, руки тряслись от напряжения, а зубы отбивали чечетку от холода. Я вывалилась из трубы на что-то качающееся и пружинящее, что было весьма кстати, учитывая настоятельную потребность разогнуть спину и дать отдых натруженному телу. Я с наслаждением приняла горизонтальное положение, закрыла глаза, и тут до меня дошел весь абсурд совершенных мной действий. Похоже остатки разума, если таковой вообще когда-то имелся, оставили свою хозяйку навсегда. Я сигаю в нору, которая вот-вот должна закрыться, болтаюсь в воде, в поисках неизвестно чего, лезу в шахту в стене и попадаю неизвестно куда, и все это без единой задней мысли о целесообразности такого поведения. Шансы на то, что из ловушки, куда я угодила добровольно, есть выход, и я этот выход найду были минимальны, а шансы утонуть в вонючей луже, в которой меня никто и никогда не будет искать – весьма велики. Куда девалось строгое и осторожное второе я, которое не давало и шагу ступить, не взвесив все за и против? Впрочем, ответ я знала: полугодовой эксперимент в виртуальной реальности лишил меня этого природного защитного механизма, и я, подчиняясь не логике, а интуиции, выбираюсь из колодца живой и относительно невредимой. Так стоит ли жалеть о переменах, произошедших со мной? Наверное, нет. Недаром любимыми героями всех времен и народов были удачливые рыцари без страха и упрека,
