– Мда, неспроста жарит так… неспроста…
– Обойдется, может.
– Может…
Георгий Михайлович без аппетита, быстро дохлебал окрошку, выпил залпом кружку остывшего чая. С минуту сидел, о чем-то размышлял. Потом поднялся.
– Надо идти.
Он надел поверх рубахи старый и линялый, стираный пиджак, сунул в карман «Приму», спички, проверил, на месте ли блокнот и ручка. Натянул на голову иностранную кепочку с сеточкой вместо ткани и пластмассовым большим козырьком, которую жена в прошлом году купила в автолавке, польстясь на дешевизну.
– Если что, заскочу в течение дня. Ты тут посмотри, убери с ветра…
– А мотор-то, слышь, Егор!
– Ах, ну да.
Он вытащил из-под буфета обмотанную тряпкой «Каму» с торчащим, как хобот, куском шланга, пошел к пруду.
Огород Балташовых (большое удобство!) примыкает к самому пруду. Когда-то берег был заросшим камышами болотцем, но Георгий Михайлович с сыновьями затаскали болотце сначала гнилыми бревнышками, хворостом, опилками, навозом, а сверху – плодородной землей. Получилась просторная палестина под капусту.
Георгий Михайлович примотал «Каму» проволокой ко вбитому в дно колу, набрал в шланг воды, соединил с другим, ведущим в огород. Включил мотор. «Кама» завизжала сначала оглушительно и страдальчески, работая вхолостую, но вот визг ее осекся на мгновение и стал глуше и деловитее: по шлангу пошла вода.
– Тэк-с… – Балташов подождал немного, чтобы вода заполнила трубы поливной системы, затем выдернул вилку из прикрытой от дождя резиновым обрезком розетки. Приподнял шланг, подложил под него чурку, – теперь вода вся не сойдет.
– Готово, – сказал жене. – Будешь поливать, чурку убери.
– Ага, ага. Ну давай, с богом!
– И, это, если вдруг начнется что… снять-то сумеешь? А то волной захлестнет.
– Как-нибудь.
Георгий Михайлович помялся, махнул рукой:
– Ладно, я еще заскочу. – Глянул напоследок на огород, на подгнивший нижний брус у баньки, который с весны все собирался заменить, даже домкраты подготовил… – Пошел!
– С богом! – повторила Ирина Павловна.
По дороге почесал у ластившегося к ноге старого, полуседого Пирата за ухом, открыл калитку, вышел на улицу. Закурил. Теперь начинаются другие проблемы и заботы, о своих надо до вечера подзабыть.
Уборка шла вторую неделю. Начали не спеша, немного загодя, без гонки и особой надежды на высокие результаты. Люди давно привыкли работать кое-как, словно исполняли надоевшую повинность, придуманную лишь затем, чтобы их помучить, на что-то растратить их силы. Пахали, высевали, а теперь вот велели им убирать это ненужное зерно, и они принялись его убирать. Отдачи от своего труда мало в чем видели, да и то – разве что наполнить пшеницей лари у себя в кладовке на корм животине и на черный день, или удастся перемолоть, отвезти в город и продать там на рынке десятка два-три кулей муки. Те же центнеры, что везли с полей райцентровские грузовики, исчезали бесследно – шли на погашение каких-то огромных, непереводящихся, вновь и вновь возникающих долгов; расчет происходил никому не понятными безналичками, обидным бартером: импортное мыло, пластиковые ведра, чулки, сгущенное молоко.
Георгий Михайлович Балташов – бывший председатель колхоза «Светлый путь», а ныне директор так называемого акционерного общества «Захолмье», человек пожилой, но еще не старый, хотя и руководит своим селом и хозяйством без малого двадцать лет. Во времена всеобщих перевыборов, перемен и отстранений его оставили председательствовать, так как другого человека не нашли, да и никто особенно не претендовал. В дореформенные годы Балташов вел дела неплохо, колхоз был не то чтобы образцовым, но и не в числе отстающих, и случалось – на стене за председательским креслом висело переходящее знамя. И теперь «Захолмье» в общем-то, по сравнению с другими многими хозяйствами, держится на плаву: есть еще кой-какая техника, правдами-неправдами добывается горючее, запчасти, строительный материал. Магазин, клуб, детсад, школа, почта функционируют, хотя каждый пустяк стал нынче трудноразрешимой, почти катастрофической проблемой. Район мало чем, да если подумать – ничем не помогает, сам еле сводит концы, и Георгий Михайлович, более по привычке быть руководителем, хозяином, отцом и заступником для односельчан, бьется, мечется, заключает договоры, выискивает пути, как изловчиться, чтоб вовсе не захирело его Захолмово. Вот обвалился мост через речку Муранку, а для восстановления нужны по нынешним временам затраты баснословные. Райцентру же вроде бы все равно – есть этот мост или нет; пришлось Балташову стучаться во все двери, от дорожной мастерской до губернатора края. Восстановили кое-как. Или чтобы продукты для сельмага исправно возили, или об отмене решения сделать школу не средней, а девятилетней, и так далее.
Председательский «УАЗ» давно превратился в кучу ржавого лома; Балташов ездил в райцентр Тубинск на попутках хлопотать о том, чтобы его Захолмово и ближние деревеньки хоть как-то имели связь с внешним миром. Чего стоило только добиться у начальника автовокзала (а для этого пришлось обойти с десяток вышестоящих начальников, чтоб рейс «Тубинск – Захолмово» остался, а не был сокращен, как большинство других, связывающих город с окрестными селами. И вот теперь снова пять раз в неделю утром и вечером подкатывал к захолмовскому магазину пустой по большей части «пазик» и уезжал тоже пустым, зато жители чувствовали, что, если захотят (были бы на билет деньги), могут спокойно сесть в этот автобус и через сорок минут оказаться в Тубинске. То же моральное успокоение имели люди от прибытия продуктовых машин с консервами, печеньем, фруктами, сосисками в вакуумных упаковках…
Захолмово достаточно большое село, около тысячи жителей, но на первый взгляд почти необитаемое, оставленное людьми. Заборы и постройки гнилые и черные, полуразвалившиеся. Местная пилорама в порядке, да что толку? – у людей нет денег, чтоб заказать досок, бруса, а в долг уже не обслуживают, почти на всех долги огромные и безнадежные. У водонапорной башни силенок хватает поднять воду только себе, до колонок она уже не доходит, жители таскают ее на коромыслах, возят во флягах, прикрепленных к тележкам; чтобы огород разбить – и думать нечего, картошку садят да неприхотливый, живучий лук-батун. Счастливчик, у кого в ограде колодец вырыт… Клуб работает только в теплое время года, так как по халатности сторожей-истопников в позапрошлую зиму котел разморозился, трубы полопались, а отремонтировать, новый котел установить – нужны деньги, и деньги немалые. В конце концов Балташов сумму собрал, заказал котел, но что-то не везут его.
Идут деньги на самое необходимое: на оплату работникам (всё, кроме почты и участкового, – школа, детсад, фельдшерско-акушерский пункт, клуб – находится в составе самого акционерного общества, центральное руководство, вроде районо, при просьбах о поддержке намекает, что не против и вовсе прикрыть ту же школу); на закупку горючего для техники, угля (при здешних морозах за минус сорок дровами не отопишься, не считая, конечно, старинных избушек, тесных, низких, из добротных листвяжных бревен). Да и вообще, с тех пор как стало Захолмово как бы отдельным мирком, появилась масса все новых и новых, ранее находившихся в ведении района, края, забот, требующих к себе внимания и выкачивающих все имеющиеся финансы. А добывались деньги любыми путями, вплоть до просто смехотворных. В приемный пункт, например (Георгий Михайлович добился, чтобы он продолжал существовать и принимать от акционерного общества различную продукцию, и именно от общества, а не от частных лиц, так как при этом все же в казну «Захолмья» капали какие-то крохи-проценты), сдавали соленые грибы, бруснику, шкуры, мед, сушеный тысячелистник и еще много чего, но по ничтожной, конечно, цене. Была при обществе пасека на сто ульев, многогектарное поле капусты; ими торговали в городе на рынке. Картошку продавали бизнесменам, отправляющим ее на Север – в Норильск и Дудинку, и это приносило довольно солидные деньги, этим в основном и жили захолмовцы с осени до осени.
Но все же центральным считалось хлеборобство, и вот оно-то многие годы, если и не приносило прямых убытков, но и не давало ощутимой прибыли. Хотя земля добрая, жирная, а всегда в самый
