любитель, зато с удовольствием (несколько раз Виктор Борисович и Николай Станиславович с женами вместе отмечали праздники, тогда-то Чащев и узнал его биографию), подробно описывает, как бродили, увешанные футлярами, рюкзаками, со штативами на плечах, по якутской тайге, работали на Становом нагорье, как зимовали однажды, заблудившись, в заброшенном староверском скиту, а особенно, на каждом застолье, вспоминает Тернецкий случай на своей свадьбе.
«Идем, значит, расписываться в сельсовет. Мы впереди так с Ниной Матвевной, под ручку, понятно, а за спиной наши ребята из экспедиции, ее родня, подруги. Гармошка шпарит. Люди все улыбаются, которых по дороге встречаем, здоровья желают, счастья. Нина-то первой красавицей в поселке была, долго мне пришлось ее добиваться. И с кулаками, бывало. Ухажеров-то – у-ух-х! – На этом месте Николай Станиславович неизменно обхватывал свою пышную, улыбчивую супругу, подтягивал к себе, точнее – сам к ней накренялся, звонко чмокал в румяную, не по-старушечьи тугую щеку. – И тут из переулка, у меня – верите, нет? – сразу колени подогнулись, женщина с коромыслом… Уж насколько я вроде немаленький, метр девяносто два, а она еще на полголовы, да и в теле. Гора горой! И вышагивает так не спеша, плечи прямые, ведра плавно покачиваются, ничего в них не плещется… Всё, думаю, вот и свадебка. Вот и счастье впереди, туды-т твою… Ведь примета есть – бабу с пустыми ведрами встретишь, и день пустой получится. А здесь свадьба, первый день новой жизни, считай!.. Остановились мы с Ниной, сзади тоже стоят, притихли, гармошка играть перестала. Ошалели все от этой горы с ведрами, всех, думаю, мурашки продрали. А она перед нами, как символ, скажи, будущих пустых лет, будущей пустоты. С пустыми-то ведрами… И тут вдруг так улыбнулась, до последнего зуба, а они белые, большие, как рафинадины, улыбнулась и говорит: «Не бойтесь, полные ведра, полные». Так коромысло поднагнула, а в ведрах-то песок сахарный! По верхнюю зарубку сахара. «Ведра, – говорит, – купила, и в них сахара заодно. Малины натру!.. Идите, идите, милые, не бойтесь». Да-а, – Николай Станиславович снова поворачивался к жене, обнимал и целовал ее. – Нельзя, понятно, сказать, что вся жизнь у нас сахарной получилась, но и не пустой. Совсем не пустой. Двое сыновей, дочка, все с высшим образованием, у всех семьи, детишки. Шесть ведь внуков, у! Мы с Ниной Матвевной хорошо, считаю, поработали, ребята тоже работают, не прозябают. Стоит выпить за них, за детей. Давайте-ка!..» – Он поднимал фигуристую бутылку со своей любимой водкой «Серебро Сибири», разливал по хрустальным патрончикам.
Елена Петровна, жена Чащева, чтоб уточнить тост, напоминала: «И наши тоже не подвели. Сын – начальник цеха, а ему и тридцати семи еще нет. Дочь – замдекана в пединституте. Теперь в ранг университета его перевели… И трое внучат…» Тернецкий кивал одобрительно: «Молодцы, молодцы! Ну, давайте, дорогие, за детей наших, за внуков!». Виктор Борисович тогда тоже что-то говорил, хвалился детьми и внуками, с удовольствием чокался и пил, стараясь не думать, что не все так просто, так ясно, хорошо и безоблачно…
– А вы как? – затягиваясь беломориной, щурясь от дыма, спросил Тернецкий. – К зиме-то готовы?
– Да уж давно, – Виктор Борисович махнул рукой, – устали ждать. Свинью бы резать пора, а тут чуть не весна.
– Скоро, скоро даванут морозы. Утро-то было какое!..
– Я сперва подумал – снег. А это иней такой, толщиной с палец…
Поговорили еще о дровах и угле, который никак не везут, даже ветеранам, и постепенно переключились на неизменное – на политику.
– На днях в «Комсомолке» вычитал, – стал рассказывать Николай Станиславович. – Создали, оказывается, новый союз. Как-то там… ЕврАзЭС, что ли… Путин в Казахстан съездил, подписал договора. Валюту единую планируют сделать. Хм, – предложил он разделить иронию и Чащеву, – то расходимся, то обратно. Как дурные супруги, скажи… А сколько ведь денег туда идет, на эти союзы, переговоры пустые, бумаг сколько штампуют, структуры всякие, бюрократов плодят… Ох, намывают себе денежки, намывают…
– М-да, – соглашается Чащев, – и не видно конца. Наоборот, вроде только начинается… черт знает что.
– А вот слушай, – перебил Николай Станиславович, и голос его сделался вкрадчивым, будто важный секрет собрался он передать. – Помнишь, была шестнадцатая республика? Не Карельская тогда называлась, а как-то… А, вот – Карело-Финская. Шестнадцатая республика СССР. Потом ее в автономную переделали… Хм, а если б осталась союзной, и тоже бы – отдельное государство. А, представляешь, Виктор Борисыч?
– Да уж, – без особого удивления отозвался Чащев.
С недавних пор он как-то перестал искренне интересоваться политикой, перестал понимать ее, чему- либо удивляться, возмущаться, негодовать. Даже смену президентов, неожиданную, шокирующую, встретил почти равнодушно. Ну, устал Ельцин, взял и ушел… И Виктор Борисович тоже устал, выдохся, перегорел, нанегодовался за последние пятнадцать лет.
Да, помнит, как ругал в компании таких же, как он сам, провинциальных интеллигентов, «Софью Власьевну» (так в их кругу называли советскую власть), давал неизвестно кому, но кому-то наверх, из своей тесной кухни советы государственного масштаба; ходил на митинги против наших войск в Афганистане, шестой статьи Конституции; смотрел по телевизору с блокнотом в руках первый съезд Верховного Совета, не пропуская ни одного заседания; повесил на стену фотографию Сахарова, восхищался смелостью Ельцина, потом пытался понять реформы Гайдара, смысл выражения «либерализация цен» и мучился вопросом: то ли он, Чащев, дурак, то ли его дурят. Потом были Первое мая и октябрь девяносто третьего года, когда по телевизору, на экране, показывали одно, а комментировали совсем другое; был ноябрь девяносто четвертого, когда непонятно чьи танковые колонны шли на Грозный и непонятно куда сгинули, а через месяц российские пацаны «умирали с улыбками на губах» под стенами дудаевского дворца… Много чего было. И постепенно в мозгу и душе Виктора Борисовича расширялись черные, мертвые пятна, словно бы выжигалось там кислотой, отравой. И не хотелось больше ничего видеть, знать, думать, кроме того, чем сам он живет, чем живут его близкие. Подворье, избушка, здоровье, запасы еды и топлива, погода, известия от детей и внуков… Последняя искра пыхнула, слабо, неярко, как и положено последней искре, на тех выборах губернатора края, но, во-первых, неудачно для Чащева они закончились, а во-вторых, честно говоря, согласился он быть наблюдателем только из-за того, что работал тогда директором клуба (общественная фигура как-никак), и, выполнив свои обязанности, встретил результаты выборов спокойно, почти равнодушно. По крайней мере – не особо расстроился. Тем более, на нем лично и на жизни села смена губернатора никак не отразилась: пенсию выплачивают, автобус в город ходит так же три раза в неделю, в магазине худо-бедно кое-что есть, а рабочих мест в Захолмове как не было, так и не предвидится…
Тернецкий порассуждал еще о республиках автономных, союзных, о «субъектах Российской Федерации», Чащев ему покивал, а затем они попрощались и разошлись, зная, что встретятся еще не раз, не раз еще постоят покурят и поговорят…
К доске объявлений, что возле автобусной остановки, приколоты, приклеены разного размера бумажки. Крупными, печатными буквами на них лаконичные тексты: «продается супоросная свинья…», «дом с участком 15 соток…», «мотоцикл «Иж»…», «пила-циркулярка…». Везде «продается» и ни одного, чтоб искали что-либо купить.
Чащев пробежал взглядом по объявлениям. Нужного – когда же приедет мастер чинить телевизоры – не нашел. Раньше мастер чуть ли не каждый месяц бывал в их селе, сам ходил по дворам, предлагал кому антенну усилить, кому профилактический осмотр телевизора произвести, а теперь вот уж с полгода как не заглядывает, с самой весны… Да и давно не было сообщений о других мастерах – по холодильникам, моторам для закачки воды, даже парикмахер приезжать перестал. То ли клиентов нет, то ли перевелись мастера…
Сбоку от магазина кое-как сколоченный навес и прилавок для заезжих и своих торговцев, но на деле он в основном пустует, лишь вечерами сидит здесь немногочисленная местная молодежь. Щелкают семечки или пьют спирт.
– Бо!.. Виктор Борисович! – окликнули из-под навеса. – Погоди минуту! Я, это…
Оттуда выбрался Юрка Пичугин, воровато озираясь, подбежал к Чащеву.
– Слушай, купи, а! Совсем дешево отдаю, за тридцатку. – Юрка распахнул ватник, показал зажатую под
