– Зря смеешься, – толстяк вяло махнул рукой. – Ладно, ты всегда так. Я плАчу, она смеется…
– А что плакать? – Тэм присела в кресло с пухлыми подушками, недавно обтянутыми темно-коричневым плюшем. – Приятно, когда тебя хвалят, особенно от души.
– А разве когда-то было иначе? Говорят, чужая душа – потемки, но когда такая женщина освещает ее своей красотой…
Тэм усмехнулась, потянулась к корзине с фруктами, достала темно-малиновый плод апайлы, спелый, словно готовый вот-вот лопнуть, и сделала крошечный надрез ножиком.
– Меня не только за красоту держат, – она поднесла фрукт к губам и выдавила в рот немного ароматной мякоти.
– Само собой, – купец с тоской проследил, как она слизывает с губы капельку сока, алую, точно капля крови; потом встал и вытащил из-за кресла запечатанную глиняную бутыль. – Так ты точно не будешь пить?
Наемница швырнула пустую шкурку апайлы на плетеную салфетку и устало откинулась на спинку кресла.
– Мы с тобой это уже обсуждали. Ты же не спаиваешь своего телохранителя… Кстати, неплохой мальчик. Говоришь, он у Вольных учился?
– С тобой ему все равно не сравниться.
– Ну, извини… – наемница пожала плечами. – Я и стОю дороже. Хотя, знаешь, с удовольствием пожила бы пару месяцев при монастыре…
– Хочешь, чтобы тебя погонял какой-нибудь отец-настоятель? Так это я тебе и так устроить могу…
– Фу. Опять ты со своими сальными шуточками. Прошло уже четыре года, а ты… Дай сюда бутыль. Не стоит мыть вином стол.
Она наполнила бокал Реддера.
– Меня переучивать поздно.
– Брось. Учиться никогда не поздно.
– Поздно, поздно… Я старый толстый похабник. Была одна женщина, которая могла меня изменить, но она ушла, и мне…
– Не замечала, что ты чему-то учился, пока я у тебя служила.
– Говоришь, никогда не поздно? – купец осушил бокал, словно там была родниковая вода. – Мое предложение все еще в силе.
– Что поделать. Ты опоздал, причем буквально на несколько дней. Обидно, понимаю…
– Ну, так давай я тебя перекуплю.
– И что ты будешь делать с Харником? Выгонишь?
– Само собой, зачем мне двое? Кроме тебя, мне никто не нужен.
– Зачем двое? На развод… – Тэм покачала головой. – Ничего не выйдет. Ты знаешь мои правила. Я не расторгаю договор, пока его не нарушил наниматель.
– За это я тебя и уважаю, – купец поднял кубок, словно провозглашал тост. – И сколько ты теперь стоишь?
– Я не продаюсь, – в голосе наемницы появились ледяные нотки. – Я продаю свое искусство владения клинком. В общем… – она откинулась на спинку кресла и добавила мягче – Благородный сайэр назвал цену в полтора раза выше моей обычной ставки.
– Это почти как за койара!
– Женщина-койар стоит раза в два дороже, чем я.
Реддер тяжело вздохнул.
– Я много думал с тех пор, как мы расстались… – купец взял бокал двумя пальцами за ножку и покачал. – И понял: я готов отдать очень много, чтобы вернуть все, как было. И готов отдать еще больше, чтобы начать то, чего не было… Отдать прямо здесь и сейчас.
– Сколько?
– Э-э-э… То есть ты согласна? – в голосе Реддера смешались изумление и надежда.
– Я не говорила, что согласна. Я просто спросила, что в твоем понимании «очень много» и «еще больше». С чем ты согласен расстаться прямо здесь и сейчас.
Повисло молчание. В тишине стало слышно, как потрескивает в светильнике горящее масло.
Часть пятая
Смерть и корона
Глава первая
Служитель смерти
Рыжий язычок пламени задергался, словно пытаясь вытянуться еще немного. Флайри вопросительно посмотрела на него, потом взяла щипцы и сняла нагар.
В черном смолянистом комочке было что-то отвратительное, и она долго стучала щипцами по краю стола, пока не сбила его.
Ночь была непроглядно темной, ни одна из трех лун еще не взошла. Казалось, темнота липнет к стеклам, как огромный ком нагара. Флайри ощутила почти непреодолимое желание распахнуть окно и сдирать ее ногтями, сдирать, понимая, что все равно останутся грязные следы, похожие на потеки.
Комната оказалась чуть просторнее той, что ей предоставили в недоброй памяти «Чаше шипокрыла». Кровати без спинок, одинаковые, как близнецы, стояли у стен – одна справа, другая слева. Толстые шторы, украшенные безыскусной вышивкой, похоже, перекочевали из комнаты, где потолки были выше. Толстый шерстяной плед, работа местной мастерицы, свешивался с кровати, его длинные кисти почти касались дощатого пола.
Всего несколько дней назад она вместе со всем Тулленом ждала коронации. И даже известие о том, что ей, как и всем наложницам предстоит покинуть дворец, не омрачила радости…
Или она обманывает себя? А если бы на следующий вечер во дворец вернулся сам Адрелиан – а не пьяный недоумок, по непостижимому промыслу Пресветлого Сеггера похожий на него как две капли воды?
Тяжелая дверь распахнулась. Флайри ничего не услышала скрип петель, только ощутила легкий выдох сквозняка. Когда наложница обернулась, Тэм уже вошла в комнату. Аккенийка выглядела так, словно только что закончила некую тяжелую и нудную работу – во всяком случае, так могло показаться.
Потом Тэм отошла в темный угол, отстегнула перевязь с мечом, а затем… Затем что-то опустилось на пол – тяжело, увесисто, и в тоже время с легким звяканьем, словно наполненный монетами кошель. Да что там кошель – пожалуй, только мешок, набитый серебром или золотом, мог заставить так вздрогнуть половицы.
– Ты… – начала было удивленная Флайри.
– Спать будешь вон на той кровати, – бесцеремонно перебила Тэм, и указала, на какой именно.
Молодая женщина с изумлением посмотрела на наемницу. Это был не женский каприз… но что? Если просьба, то таким тоном не просят. Таким тоном требуют – с твердой уверенностью, что делать нужно только так и никак иначе.
– И почему же я должна спать на той кровати? – холодно осведомилась Флайри.
– Когда мы остановились в степи, ты кричала во сне. Перегородки здесь тонкие, и я подобрала комнату так, чтобы хотя бы с одной стороны не оказалось соседей. – Тэм прошлась по комнате. – Если кто-то узнает, что в «Страже и мантикоре» остановилась наложница лорда-регента, это может помешать нашим поискам. И еще хуже, если кто-то узнает об исчезновении лорда Адрелиана.
Пресветлый Сеггер… Флайри показалось, что пол у нее под ногами провалился, и в ней самой что-то оборвалось. Ноги занемели. Казалось, если она и сможет подняться, то тотчас упадет, не сделав и шага.
Тэм знала это… Знала – и так спокойно разговаривала с ней, пока бежала рядом с ней по степи, держась за стремя. Знала – и не подала виду, что знает. Ничему не удивлялась, ни о чем не расспрашивала.
Что же она успела услышать?
Страшнее всего то, что ничего уже не исправишь. Слово – не воробей… Но разум, не желая с этим
