переночевать негде». Опять помог замполит, как и с книжкой. Первые дни после демобилизации он даже у него дома ночевал, а потом неудобно стало, да и место в общежитии ему выбили, на работу устроили. Короче завертелось.
Поначалу еще пытался писать, но кроме того, что он уже написал, он больше ничего не знал. В голову особых мыслей не приходило, решил, что образования не хватает — пошел в вечернюю школу, там с Тимофеевной и познакомился. Ему всегда нравились женщины статные, крупные, наподобие Мордюковой. Сам он статью не вышел, но комплексами никакими не страдал, если кто и подначивал его по поводу роста или широты плеч, Петр Андреевич, всегда находил, что сказать: «Мал золотник, да дорог или погрубее, мал клоп, да вонюч».
Зозуля еще и жениться не собирался, но девушка понесла, а по тем временам — позор страшный. Жениться надо было немедленно. Свадьба, как положено — комсомольская, отдельную комнату им выделили, правда, до тех пор, пока сын не родился, а потом пришлось на съемную квартиру идти.
Про школу, конечно, думать было некогда. Тимофеевна вечно недовольна, если рядом не было мужа, а уж если с мужиками пива или не дай бог водки…, такой скандал, что вся округа слышит. Ну и конечно, деньги. Деньги, деньги, деньги! С работы в порту пришлось уйти, платили мало, хотя в принципе, как всем.
Устроился Петр Андреевич в кооперацию. Он парень ушлый, пробивной, как говориться, палец в рот не клади, дело пошло и денежки появились. Заготавливали они различные продукты и другие товары для районов крайнего севера, в Мурманск возили.
Это сейчас двое суток и в Мурманске, а тогда поезд месяц шел, товарный, конечно. Они вагон сопровождают, охраняют, там, на месте продают в местную потребкооперацию. Всё хорошо, только попал он под следствие за растрату. Они конечно, приворовывали, кто же без этого в потребкооперации, но взяли ни за что.
Везли они в Мурманск томатную пасту. Лето, жара, а бочки деревянные. Пока доехали до места все нормально, начали сдавать взвешивать, а там недостача и еще немалая. Посадили их всех троих, пятидесятый год, кто там разбирался. Вернее разобрались, только через восемь месяцев. Бочки вскрыли, а там одна гуща. Бочки деревянные, вода вся испарилась, они по жаре по Украине недели две ехали, вот весу и не стало, чего их сразу не вскрыли, Петр Андреевич до сих пор не понимает. Ему, конечно, не привыкать, советская тюрьма тоже не сахар, но не Освенцим.
Вернулся он домой, а Тимофеевна, не очень его ждала, скучно видно ей стало, дело молодое — погуляла. Зозуля из тюрьмы пришел хахалю морду набил, сына поцеловал и ушел.
Жизнь стала налаживаться, школу вечернюю закончил, в строительный техникум поступил, парень то он смышленый, сварке выучился. На стройку пошел сначала мастером, а потом и прорабом назначили. Начал вспоминать о том, как книжку писал, наброски делать. Жизнь вокруг бурлила, было о чем рассказать.
Опять неудача. Объект, на котором он работал, стоял ну прямо напротив дома, где его бывшая проживала с сыном. Тимофеевне видеть каждый день, как её бывший муж, как сыр в масле катается, невмоготу. С папкой подмышкой, шляпу себе купил — форменный начальник.
Не стерпела она такой несправедливости. Они-то официально не развелись, Петр Андреевич алименты на сына сам приносил, без исполнительного листа. Пошла Тимофеевна по инстанциям: местком, партком. Семью бросил, сына на произвол судьбы, про аморальное поведение вспомнила, женщины всякие, хоть ей-то какая разница?
В парткоме пошли женщине навстречу. Зозуля, как раз кандидатом поступил в партию родную, коммунистическую. «Как же так, товарищ Зозуля, будущий коммунист, а ведете аморальный образ жизни. Семью бросили, с подозрительными женщинами общаетесь. Так можно не только в партию не попасть, а вообще, надо ставить вопрос о соответствии занимаемой должности». Доконали человека, дрогнул он, вернулся в семью. Только после этого пить и гулять стал в сто раз сильнее.
Петр Андреевич посмотрел на часы, половина восьмого. Пошел в коридор, позвонил механику, предупредил, что сегодня не выйдет на работу, отгул возьмет. Механик был недоволен, но куда денешься, Зозуля в авторитете. День начинался невесело.
— Эй, болезный, я смотрю, ты себе здесь уже койко-место оборудовал, а ну давай отсюда, мигом, пока милицию не позвала.
Ян смотрел ошарашенными глазами на толстую тетку в оранжевой жилетке.
— Где я?
— Нет, ну это ж надо, такой молодой, а уже алкоголик. Что совсем ничего не помнишь? Ты на себя посмотри, где тебя носило, что тебе мать дома скажет?
Ян посмотрел на себя. Он сидел на жестком пластиковом кресле в вагоне трамвая, а его одежда имела такой вид, как будто он всю ночь подрабатывал на угольном складе.
— Тебя ж лечить надо, чтоб вы смолы горячей пообпивались, — с горечью сказала тетка. — С виду такой интеллигентный, одёжа дорогая, импортная, а свинья свиньёй. Где ж ты так выкачался, от тебя ж несет хуже, чем от помойки.
Ян потянул носом запах и скривился. От него действительно пахло не французскими духами. Запах был тот самый, вагонный. Ян неуверенно встал с кресла и посмотрел в окно, вокруг было много трамваев. Понятно — трампарк. Он посмотрел на руку, часы никуда не делись и показывали без четверти пять. За окном серел рассвет и начинался летний день. «Боже мой», — подумал Ян, — «мне же сегодня на работу». Руки и ноги ныли, так как будто он всю ночь разгружал мешки с цементом, а в голове шумело. Он себя плохо чувствовал, кажется, начиналась простуда и поднялась температура.
— Как отсюда выйти? — Ян совершенно не смущался тех слов, которыми продолжала его поливать вагоновожатая.
— Вон туда, между трамваями, дальше увидишь проходную. Я одного понять не могу, как тебя не заметили, когда вагон на отстой ставили. Ты что в невидимку превратился?
— Ага, я такой, я умею.
— Ты иди, не умничай! — разозлилась тетка, — скажи спасибо, что в милицию тебя не сдала.
Ян пошел между вагонами, ему повезло — он сразу же за воротами трампарка вскочил в двадцать восьмой. В трамвае в такую рань, конечно, никого не было, но на развилке с пятым, в салон вошли первые пассажиры. Он съежился, ему было холодно и хотелось стать совершенно незаметным, но его обнаружили по запаху и с типичной одесской привычкой лезть в чужие дела, сразу начали обсуждать: это, же куда надо было влезть, чтобы так вонять. К счастью, глубокий анализ своих жизненных позиций Яну пришлось выслушивать недолго — трамвай остановился прямо напротив дверей общежития.
Вахтерша Ксения Ивановна еще спала и громкий стук в монументальные двери её разозлил. Спустя минут десять, доковыляв до задвижки, она соизволила открыть. Вид Яна её изумил, она всё-таки считала его мальчиком средней испорченности. Острый запах навел её на мысль, что студент заболел энурезом, о чем она тут же с возмущением поведала вслух, ничуть не смущаясь. Яну было не до споров и объяснений, поэтому он поскорее проскочил мимо бдительной старушки и помчался на третий этаж в свою комнату. Там конечно, еще все спали и Ракита, быстро стянув с себя всё, побежал с тазом в умывальник замачивать в стиральном порошке свою многострадальную одежду. Там же он обмылся сам, с горем пополам и только после этого прилег в постель. Часы показывали шесть.
Только сейчас он мог более менее спокойно проанализировать случившееся. Один раз — это может быть случайность, совпадение или еще что-нибудь из ряда вон выходящее, но два раза — это уже система. О первом случае он не хотел и вспоминать, а тем более кому-либо рассказывать. Всё равно никакого логичного объяснения найти не удастся. Прошло несколько дней и он убедил себя в том, что приключение в Практической гавани он придумал самостоятельно, как натура впечатлительная и возбуждающаяся. Про ссадину и сажу на босоножках он запретил себе думать, самое главное, кроме него этого никто не заметил.
Сегодня всё было иначе, его внешний вид и запах заметили все, с кем он успел с утра пообщаться. Это был не мираж, а самая настоящая реальность. Ксения Ивановна не отличалась сдержанностью языка и вероятнее всего уже через несколько часов, пол общаги будет знать, в каком виде и с каким запахом явился Ракита в пять часов утра домой.
