***
За стойкой бара стоял молодой человек лет двадцати пяти, высокий, с длинными волосами, стянутыми в хвост. Он приветливо улыбнулся мне и поздоровался. «Пого» — гласила надпись на табличке, прикреплённой к его форменной одежде.
Я заказал виски с содовой (да, это банально, но мне нравится виски, что поделаешь) и стал рассматривать интерьер. Бар был разделён на две части. В одной можно было заказать напитки, а другая представляла собой небольшой магазинчик. В основном, тут была сувенирная продукция Сан-Антонио: красиво оформленные бутылочки с напитками местного изготовления, крошечные макеты городских зданий (я узнал здание Бексар Каунти, Ацтекский театр и входные ворота в Национальный исторический парк), а также работы местных мастеров по дереву — шкатулки, статуэтки и прочие приятные, но бесполезные вещи.
«Вас что-либо заинтересовало?» — спросил бармен.
Утро — не самое популярное время для посещения бара: два других клиента сидели за столиками, глядя в окна, и бармену явно было нечего делать.
«Нет, пока ничего», — ответил я.
«Если заинтересует, дайте мне знать».
Я кивнул.
Он смотрел на меня оценивающе, будто пытался заглянуть внутрь моей головы — и внутрь моего кошелька, конечно. Позже я понял смысл этого взгляда.
Кстати, не думайте, что я — пьяница, раз употребляю виски с утра. Это просто означает, что мне сегодня не нужно работать или проводить деловые встречи; кроме того, в день я выпиваю максимум один стакан. Дневная норма была уже выполнена, и больше я пить не собирался.
День прошёл практически впустую. Я побродил по городу, посмотрел на достопримечательности, посидел в китайском ресторане, потом включил телевизор в номере (да-да, в каждом номере там был телевизор; сегодня это привычное дело, но для 1967 года такой порядок вещей казался нетривиальным).
Я посетил музей современного искусства МакНей, основанный на тот момент совсем недавно, в 1950 году. В первую очередь меня интересовали не картины, а, скорее, интерьеры и ландшафтный дизайн окружающей территории. Впрочем, знаменитые имена, красовавшиеся на табличках под картинами, вызывали у меня какую-то дрожь в коленях. Мне было лестно находиться возле полотен, некогда созданных кистями Сезанна и Гогена, Матисса и Хоппера. Опять же, я вспомнил, что незадолго до моего визита в Сан-Антонио по телевизору промелькнула новость о смерти Хоппера: его картины тут же возросли в цене в добрый десяток раз.
Много времени я потратил на изучение работ Диего Риверы. Портрет Дельфины Флорес его кисти был первой картиной, приобретённой основательницей, миссис Марион Куглер МакНей, для своей коллекции.
Я снова отвлёкся, простите меня. Мне сложно сразу перейти к делу, потому что воспоминания накатывают волнами, и одно непосредственно связано с другим.
Вечером по телевизору я смотрел хоккей. Из американских видов спорта он наиболее мне приятен. Как ни странно, я точно помню, кто играл: «Красные крылья» из Детройта против «Чёрных ястребов» из Чикаго. Самое смешное, что я не помню, кто победил.
Потом я лёг спать.
***
Утром следующего дня я отправился в ресторан при отеле. Кормили вполне прилично, не считая того, что традиционно предложили выбор из десятка различных бургеров. От бургеров я отказался и кушал что-то более достойное моего желудка. День мне предстоял непростой.
Весь день я работал и вернулся в отель лишь под вечер, после чего почти сразу, забросив вещи в номер, отправился в бар. Здесь царило оживление. Человек пятнадцать мужчин и женщин сидели у стойки и за столиками. Семейная пара весьма благообразного вида оккупировала оба места у камина и мирно о чём-то беседовала. Вы можете спросить меня, почему я сделал вывод, что это семейная пара: я отвечу. Они просто так выглядели. Они не могли быть никем, кроме как мужем и женой. Считайте это интуицией.
Я сел на свободный стул (высокий, крутящийся) у стойки и заказал виски с содовой.
Слева, спиной ко мне, сидел широкоплечий мужчина в кружевной белой рубашке и широкополом рыжем стетсоне. Правый стул был свободен. Бармен Пого налил мне виски; я сидел и рассматривал людей вокруг.
Но отдохнуть мне не дали. Буквально через пару минут на левый от меня стул взгромоздился крупный мужчина с иссиня-чёрными волосами и сверкающими глазами. Он посмотрел на моё лицо и костюм оценивающе и, видимо, не нашёл ничего интересного, после чего громко хлопнул по стойке рукой.
«Бармен!» — взревел он.
Именно «взревел» — никакого другого слова я придумать не могу. Он говорил громко, громко двигался, громко возился в карманах. Я не люблю таких людей. Появляясь в компании, они всегда чувствуют себя центром всеобщего внимания, хотя вызывают, в основном, неприязнь. Некогда я читал сказку о медведе на пингвиньем балу. Медведь ходил, со всеми здоровался, все отвечали ему вежливостью, чтобы не связываться, но в итоге просто игнорировали. Правда, в сказке медведь это почувствовал и ретировался с бала, а вот герой моего рассказа реакции окружающих не замечал вовсе.
Пого появился мгновенно.
«Виски! — проревел гость. — Неразбавленного!»
Пого исчез, а гость повернулся ко мне.
«Джонс!» — представился он.
Я назвал себя.
«Ха! — сказал он. — У меня был один знакомый с такой же фамилией. Вот-то мелочный был старикашка!»
У меня не самая распространённая фамилия, и тон Джонса навёл меня на мысль, что он попросту выдумывает. Но я смолчал.
Несмотря на всю мою неприязнь, личность Джонса вызывала у меня интерес. Пока он разглядывал людей в помещении, я рассматривал его самого. Первым, что бросилось мне в глаза, были его часы: Rolex Sea-Dweller Submariner 2000. Я знал, что это за часы, потому что за месяц до того присутствовал на официальном представлении этой модели широкой публике. Часы Джонса не были подделкой. Это были безумно дорогие часы Rolex, самой последней модели, выдерживающие давление в две тысячи футов водной толщи. Я понял, что если такие дорогие часы, то и пряжка на его ковбойском галстуке вряд ли была золочёной — скорее, золотой. Передо мной сидел очень богатый человек.
Часы скрылись под рукавом пиджака, а Джонс снова обратил на меня внимание. Пого уже принёс его виски.
«А вот как вы относитесь к индейцам?» — спросил Джонс ни с того ни с сего.
Я задумался. Честно говоря, я никак не отношусь к индейцам. Я чужд каких-либо расовых предрассудков. Иногда у меня происходят приступы ненависти к чёрным: например, когда я еду на машине, а чёрный нарочито медленно и нагло переходит дорогу по переходу, да ещё может и средний палец показать. Но это, скорее, ненависть к отдельному индивидууму, нежели к расе как таковой.
«Ну, никак…» — ответил я честно.
Джонс посмотрел на меня как на идиота.
«У вас что, нет гражданской позиции?» — спросил он строго.
«Выходит, нет», — я пожал плечами. В спор с этим человеком мне вступать не хотелось.
Джонс, кажется, почувствовал, что со мной толкового разговора не получится, и неожиданно повернулся лицом к своему правому соседу. Насколько я слышал, он строил беседу точно так же: представился, а затем спросил про индейцев. Ввиду того, что Джонс был мне неприятен, я отошёл от
