На следующее утро, вспоминая миссис Джеремайя и все, что она мне сказала, я услышала разговор миссис Мэйнгот с тетей Тасси. Речь шла о том, что к Джоан приехала подруга.
— Вообще-то тринадцать — это рановато, — услышала я голос миссис Мэйнгот, — но если эта беда уже пришла, ничего не поделаешь.
Я удивилась: кто эта подруга и почему она — беда? Высунувшись из окна, я сказала:
— Хотела бы я, чтобы к нам тоже кто-нибудь приехал. А то в этом доме можно умереть со скуки.
Обе женщины обернулись, посмотрели на меня, а потом переглянулись и дружно рассмеялись.
— О, Господи! — воскликнула миссис Мэйнгот, взмахнув тонкими руками. — Селия такая странная девочка! И откуда только она такая взялась, Тасси?
Тетя Тасси многозначительно поглядела на нее, как бы говоря: да-да, я понимаю, что ты имеешь в виду.
И только позже, когда я услышала, как Анжела Эрнандес рассказывала кому-то, что кровь хлынула из Джоан, как из ведра, я догадалась, что подружка Джоан — это ее первая менструация. Весь остаток дня я гадала: если миссис Джеремайя права, то когда же это случится со мной?
Сказано — сделано: тремя днями позже я проснулась от боли в животе. Это была какая-то новая, незнакомая боль, обдававшая жаром низ живота и поясницу. Когда тетя Тасси вошла и велела мне собираться в школу, я сказала, что заболела, и продемонстрировала ей свой вздувшийся живот и темное пятно на простыне, которое было похоже на пролитое какао. Должно быть, я неважно выглядела, потому что, как и предсказывала миссис Джеремайя, тетя Тасси разрешила мне остаться дома, но только на один день, потому что я должна
— Куда тебе сейчас иметь ребенка, когда ты сама еще ребенок.
— Как была моя мама?
— Да, как была твоя мама.
— И как ты сама.
— Да, и как я сама.
Тетя Тасси встала, сходила в свою комнату и принесла чистую белую тряпочку. Она сложила ее вдвое, потом еще вдвое, потом еще, пока у нее не получился небольшой пухлый прямоугольник. Она велела мне подложить его в трусы, чтобы он впитывал кровь. Когда тряпка наполнится, но еще не переполнится (иначе она начнет вонять, как гнилая железка), я должна положить ее во дворе отмачиваться в тазик, а потом постирать и повесить сушиться на веревку.
2
Когда Роман уходил или уезжал, в нашем домике становилось светлее и спокойнее. Оставаясь наедине с тетей Тасси, я чувствовала себя почти счастливой. Но такое случалось нечасто. Вскоре после того, как у меня начались месячные, мы должны были поехать в Шарлотвилль навестить умирающую мать Романа. Мы планировали отправиться в путь на рассвете. В Скарборо Роман собирался по дешевке взять напрокат четырех мулов у одного знакомого работника плантации. Близнецы должны были ехать на одном, тетя Тасси — на другом, я — на третьем, а Роман на самом крупном, четвертом, собирался возглавлять процессию. Мы должны были доехать до северо-восточной части острова, потом свернуть и проехать через холмистую местность в сторону Спейсайда, и только к ночи добраться до маленькой деревушки на берегу. Это должно было быть долгое путешествие. Тетя Тасси не хотела ехать, потому что терпеть не могла старую миссис Бартоломью. Мне тоже не хотелось ехать, поэтому, проснувшись утром, я заявила, что у меня температура. Бьюсь об заклад, тетя Тасси прекрасно знала, что я здорова, но она использовала мою болезнь как предлог, чтобы заставить Романа поехать без нас, и я была ужасно рада. Зато Роман был страшно недоволен, и я знала, что он очень на меня злится, когда, стоя в дверях, он ощупывал меня своими маленькими, похожими на двух черных жуков, глазками. Жуки проползли вверх по ночной рубашке и остановились на лице.
— Тасси говорит, ты больна. Но что-то ты не кажешься больной.
Я смотрела на его шевелящиеся губы — бесформенные, будто Господь схватил кусок мела и намалевал их как попало.
— По мне, так ты выглядишь совершенно здоровой.
Я хотела уйти в другую комнату, но не могла двинуться, будто приросла к месту.
— Я уже слышал, что ты стала настоящей женщиной. Тасси говорит, твоя «подружка» пришла. — Он начал гладить себя между ног поверх брюк, и в первый раз мне стало страшно. Раньше он никогда ничего такого не делал. — Твоя киска превращается во взрослую красивую кошечку.
Когда они выходили, солнце уже ползло вниз по манговому дереву. Тетя Тасси стояла на ступеньках и махала им вслед. Она казалась расстроенной — наверно, потому, что Вера и Вайолет упросили ее отпустить их с Романом: им нравилось море в той части острова и вообще хотелось попутешествовать, и тетя согласилась. Сквозь жалюзи я смотрела, как Роман идет по тропинке вместе с моими кузинами, разряженными, как две куклы, и всеми своими тридцатью тремя позвонками — это мисс Маккартни рассказала, что у каждого человека тридцать три позвонка — ощущала, до чего же я его ненавижу.
Когда они уехали, тетя Тасси позволила себе расслабиться. Целых два дня она почти ничего не делала, только распевала песни, да еще собирала плоды гуавы и готовила из них джем, компот и сыр. Я помогала ей — выскабливала ложкой розовую мякоть и выковыривала червей. Когда у нее уставали руки, я помешивала содержимое огромных кастрюль. Несколько раз меня подмывало рассказать ей о том, как вел себя со мной Роман, но я побоялась, что она мне не поверит.
В отсутствие Романа тетя Тасси не готовила настоящие обеды. Мы ели хлеб с говяжьей тушенкой и пили воду или кокосовое молоко. На третий день воздух сделался густым и неподвижным, и после полудня стало ясно, что надвигается шторм. Тетя Тасси кроила занавески из ткани в цветочек, которую прислала тетя Сула, а я крутилась вокруг стола и подавала ей булавки из жестянки. Было до дурноты душно и так темно, что впору свечку зажигать, хотя было еще только четыре часа.
— Тетя Тасси, — сказала я, — расскажи мне о том, как ты была девочкой.
— О, Господи, — сказала она.
— Ну, пожалуйста.
Она закатила глаза и затрясла своей крупной головой, обернутой ярко-желтым шарфом, как конфета. Я решила, что она сердится, и пожалела о том, что заговорила. Но потом она сказала:
— Слишком жарко, чтобы заниматься этими занавесками. Я почти ничего не вижу.
Она медленно подошла к бамбуковому стулу, сбросила с ног сплетенные из ротанга шлепанцы и села. Небо было таким темным, будто его затянули черным занавесом, и даже трава отливала чернотой. Я примостилась на полу возле больших, теплых тетиных ног.
Вначале тетя Тасси говорила неуверенно, с трудом подбирая слова, видимо не решив еще, о чем она хочет рассказать, но потом разговорилась. Два часа я сидела не шелохнувшись и слушала ее.
Когда они были маленькими, рассказывала тетя Тасси, Грейс (моя мама) и Сула любили играть в духов и демонов. Они называли себя Пилил и Лала и наскакивали на нее, как джамби, особенно по ночам, когда она выходила из дома справить нужду.
— Однажды ночью, в полнолуние, они спрятались за гуавой и, когда я проходила мимо, прыгнули на меня, как две кошки. — И тетя Тасси скрючила пальцы, изображая когтистые лапы. — Ну, я, конечно, завизжала, а потом упала. Они подбегают, а я лежу на траве совершенно неподвижная. Они давай меня обмахивать и дуть мне в лицо, попробовали поднять руки и ноги, а они тяжелые, как мешки с мукой. Тут они поверили, что я умерла, начали кричать и плакать. И
