Варя кусала губы, чтобы не плакать. Она не могла смотреть на Газарина. Огромный, широкоплечий, он был жалок и растерян сейчас, в своем одновременном счастье и горе. Он то улыбался, то хмурился. Смятение, радость и уныние пробегали по его лицу, как тени облаков.

— Я уезжаю, Ирина, завтра или послезавтра лечу, — сказал он вдруг.

— Так скоро? — вскрикнула Ирина, побледнев. Она схватилась рукой за сердце.

Варя и Газарин поспешили к ней, но она отстранила их обоих. Она говорила с лихорадочной быстротой, умоляюще и горячо:

— Я понимаю, Володя, поезжай, но почему так скоро? Ведь навсегда, пойми… Разве через неделю нельзя? Напиши пока письмо, пусть ждут, ведь ты приедешь, все равно приедешь… А я совсем ведь с тобой, совсем!

— Меня вызывают в Москву, — виновато ответил Газарин. — Новую лабораторию организовывать, ту, о которой я писал в докладной записке. — Он помолчал и сказал мрачно: — Не поеду я. Не могу так уезжать… Потом как-нибудь, не сейчас.

Молчаливые, горькие слезы полились из глаз Ирины, она вытирала их, глотала, стараясь скрыть. Варя встала и накинула пальто.

— Вы оставайтесь, — сказала она взволнованно. — Извините меня, очень срочное задание, я, вероятно, всю ночь буду работать.

Газарин удержал Варю и посадил на стул. Он положил руку на плечо плачущей Ирины.

— Пойдем ко мне, — попросил он. — Нам нужно поговорить, Ирина, пойдем, умоляю!

Она одевалась медленно и устало, он помогал, но руки его дрожали. Известие об отъезде совсем доконало Ирину. Выходя, она взглянула на Варю долгим, полным отчаяния взглядом, протянула ей руку, словно уходила навсегда.

Варя закрыла за ними дверь, села у стола и зарыдала. Она плакала об Ирине, о себе, о жене Га- зарина — обо всех любящих и страдающих на земле.

18

Через три дня, в первую летную погоду, Газарин с Телеховым уезжали из Ленинска. К проектному отделу подошел маленький, давно отслуживший свой срок автобус. В нем разместились отъезжающие и друзья. Телехов с таким оживлением и веселостью беседовал о заводе, куда ехал, словно завод уже освободили.

— Я приеду как раз вовремя, — говорил он уверенно. Он делился своими планами. Завод нужно не только восстановить, но и модернизировать — многие агрегаты уже устарели, буду внедрять на нем электрометаллургию. Конечно, против этого восстанут, пустятся доказывать, что сейчас не время, война — он готов спорить и драться со всеми, но свое отстоит.

А Варя тихо спрашивала Ирину:

— Ты и сегодня ничего не рассказала? Та отвечала тоже тихо:

— Нет, Варенька. Но знаешь, было трудно — столько раз хотелось признаться, а в ту ночь просто не знаю, как вытерпела. Он просил прощения, а чем он виноват? Знаешь, что он мне сказал? «Половину сердца оставляю тут». — Она прибавила скорбно, еле сдерживая слезы: — Я ему верю, Варенька, он говорит правду. И мне хорошо — его любовь всегда будет со мною.

На аэродроме — замерзшей расчищенной реке — уже стоял готовый к отлету красный самолет. Сперва были погружены чемоданы, потом в кабину вошли пассажиры. Телехов, несмотря на холод, сорвал шапку и махал ею в воздухе и так, с непокрытой головой, выпрямившись, бодрый, вошел вовнутрь. Га- зарин, сутулый и молчаливый, задержался на лестнице и глядел на Ирину с грустью и нежностью — нелегко уезжать человеку, оставляющему половину своего сердца.

— Прощайте! — крикнул он всем. — До встречи в Москве, товарищи!

В автобусе, на обратном пути, Ирина положила голову на плечо Вари.

— Я посплю, Варя, — сказала она устало. — Я так измучилась за эти дни…

Она тотчас же уснула. И хотя старенький автобус раскачивался и подпрыгивал, она не проснулась до самого Ленинска. Седюк молча сидел напротив них. Только в Ленинске, перед самой остановкой автобуса, он шепотом сказал:

— Крепко ее скрутило, Варя, — даже не шелохнулась.

— Думаешь, это легко — прощаться с любовью? — тихо ответила Варя и, не удержавшись, горько добавила: — Вот скоро и ты получишь письмо и оставишь меня одну. И я, как Ирина, ночь напролет буду думать и мучиться, а днем засыпать на часок где придется.

Он ничего не ответил. У него сжалось сердце. Он желал сведений о жене и страшился их. Он знал уже: что бы ни случилось, с Варей он не расстанется.

Выйдя из автобуса, Седюк направился к себе на промплощадку — Назаров просил приехать подписать кое-какие бумаги.

— Вам письмо, Михаил Тарасович, — сказала Катюша, протягивая грязный конверт.

Он тут же разорвал его. Письмо было от Бориса Бакланова, его прежнего сослуживца, сейчас воевавшего на юге.

«Дорогой, Миша! — писал Борис. — Строчу тебе прямо в степи, в кабине машины, — наступаем на Сальск. Узнал кое-что о Марии, но только рука не поднимается писать. В Минеральных Водах я встретил Барагина — помнишь, наш ростовский приятель, бывший оперный артист? Из Ростова он бежал, но вырваться к нам не сумел. Так он говорит, что Мария стала любовницей подполковника танковых войск Эрнста Шлютте и всюду таскается с ним. Были они и в Минеральных Водах — танковая часть Шлютте стояла там недели две. Барагин встретил ее на улице, и, конечно, высказал все, что о ней думал. Она спокойно ответила: „Вы затеваете свои войны, а я из-за вас страдать должна?“ Старик спустя три месяца после этого разговора весь трясся, вспоминая. Одно тебе скажу, Миша: Мария твоя — грязная сука, ничего больше. Ты помнишь, я всегда удивлялся, что вас свело вместе, — слишком уж вы непохожие люди. Твое последнее письмо о пуске опытного завода я получил и читал своим товарищам, как ты описываешь пургу, и полярную ночь, и всякие работы. Ну, пока всего, не сердись на меня за горькое сообщение. Пиши на ту же полевую почту.

Борис»

Седюк положил письмо на колени и несколько минут думал, не входя в свой кабинет, потом снова перечитал его от начала до конца. Какое странное совпадение! Только что Варя говорила о письме. И вот оно! Им вдруг овладели оцепенение и усталость. Он сидел, ничего не говоря и ни о чем не думая. Катюша со страхом и сочувствием смотрела на его каменное лицо. Она знала, что семья Седюка затерялась где-то в эвакуации, и догадывалась, что в письме были нерадостные известия.

— Что с вами, Михаил Тарасович? — не выдержала она. — Не дай бог, не случилось ли чего с женой? Жива она?

Он ответил равнодушно:

— О жене, Катюша. Умерла.

Седюк понимал, что сидеть в приемной, уставясь глазами в пол, не годится. Он вошел в кабинет и сел за стол. На столе лежали бумаги, их нужно было прочесть и подписать. Он отодвинул их в сторону. Две бумажки полетели на пол, он их не поднял, положил голову на руки, глядел в заплывшее льдом окошко, вспоминал.

— Вот все и кончилось, — сказал он вдруг громко.

В кабинет вбежала встревоженная Катюша.

— Михаил Тарасович, звонит сам Сильченко, возьмите, пожалуйста, трубочку.

Он сказал, не поворачивая головы:

— Сообщите, что меня нет, Катя!

— Я уже сказала, что вы тут! — жалобно воскликнула она. — Мне очень неудобно, прошу вас, возьмите трубочку!

Она сама сняла трубку и поднесла к его руке. Он молча приложил ее к уху и только потом вспомнил,

Вы читаете В полярной ночи
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату