строительством своего циклотрона. — И, намеренно меняя тему, он сказал: — Доклад твой отличен, ты, как всегда, заглядываешь далеко вперед. Но послушаем Юлия Борисовича. Тебе понравится. Мне кажется, дается новое направление нашим поискам в ядре.
Лейпунскому — на чуткое ухо — почудилось какое-то недовольство в голосе Курчатова. Но сам Курчатов глядел так весело, так радовался, что теперь у них будут встречи не только в Харькове, но и в Ленинграде, что он перестал колебаться. Он сказал Хлопину, что принимает предложение.
После успеха, выпавшего на долю Лейпунского, доклад Харитона о его совместных с Зельдовичем исследованиях воодушевления не породил. Он сводил с небес на землю, брызгал холодной водой на разгоряченные лбы. Цепная реакция в металлическом уране могла бы пойти и на быстрых нейтронах, будь вторичных нейтронов около пяти, но их явно меньше. Медленные нейтроны дают качественно иную картину, но встает трудная задача, как их замедлить. На обычной воде цепная реакция невозможна, водород не только замедляет, но и поглощает нейтроны. Хорошими замедлителями будут тяжелая вода, гелий и углерод, но точные константы замедления и поглощения пока неизвестны, без этого не рассчитать массы урана и замедлителя, при которых пройдет реакция. Всего лучше обогатить натуральный уран легким изотопом, ураном-235, но нет пока никаких эффективных методов обогащения. Цепная реакция в уране будет двух видов: при быстром течении — почти мгновенный, в микросекунды, взрыв с выделением чудовищных количеств энергии. При плавном течении — легко контролируемый, самоподдерживающийся процесс постепенного высвобождения энергии. Главный замедляющий фактор, автоматически поддерживающий стабильность процесса, — тепловое расширение массы урана.
— Толково, деловито, — говорили физики после доклада. — Обстоятельная критика. Кое-что и в смысле перспективы. Но чтобы поражало воображение — нет!
— Как много мыслей! — сказал взволнованный Курчатов в перерыве. — Столько проблем поставлено, столько возможностей раскрыто!
Курчатов знал все это с момента, когда прочел первый набросок статьи Зельдовича и Харитона. Но как в великом художественном произведении, сколько его ни перечитываешь, каждый раз находишь что-то новое, так и эта работа заставляла обнаруживать все новые стороны проблемы. Доклад Лейпунского увлекал. Доклад Харитона заставлял размышлять.
Настроение, возникшее в Харькове, сохранялось и в Ленинграде.
Курчатов предложил Флерову подвести итог опытам по вторичным нейтронам. Отныне Флеров вместе с Никитинской изучают поведение нейтронов в разных смесях урана с поглотителями, а вместе с Петржаком заканчивают — и поскорей — исследование энергии быстрых нейтронов, делящих тяжелый изотоп урана. И нужно воспользоваться фотонейтронами, с которыми работают Голобородько и Лейпунский. Потоки этих нейтронов слабые, зато нет такого разброса скоростей.
— Задание ясно? Идите отдыхать, Георгий Николаевич.
Как всегда, это означало — идите работать.
8
Загрузив сотрудников, сам Курчатов собирался снова с головой окунуться в циклотронные хлопоты. Внезапное изменение международной обстановки спутало планы. На Карельском перешейке начались военные действия. Ленинград, превратившийся в прифронтовой город, узнал, что такое затемнение. Ефремов, душу вкладывающий в изготовление 75-тонного магнита для циклотрона, разводил руками: «Что я могу сделать, Игорь Васильевич? Приказано всю гражданскую программу временно отставить». Строительство мощнейшего в Европе циклотрона оборвалось, как обрубленное. Лаборатории поредели — юношей призывного возраста вызывали в военкоматы, многие записывались добровольцами. Вечерами рекомендовалось не засиживаться — на все окна не хватало штор для затемнения. «Спал сегодня вволю», — мрачно признавался один физик другому. Второй сочувствовал: «Ужас, что за жизнь!»
Товарищи проводили на Финский фронт Панасюка. Он присылал бодрые письма, наступление шло, но мешали глубокие снега да отчаянное сопротивление противника. Панасюку отвечали всем коллективом.
В жизни Флерова произошли большие изменения.
Теперь он имел то, о чем недавно мог только мечтать. Со студенческими общежитиями было покончено, своя комнатка обеспечивала отдых и работу, к тому же жилье было найдено неподалеку от института. В Ленинград приехала из Ростова-на-Дону мать, Елизавета Павловна создала в скудно обставленной комнатке уют. Брат Николай поступил в МГУ, стал повторять жизненные круги учения, экзаменов и студенческих общежитий. Мать поинтересовалась, не собирается ли Георгий заводить семью: возраст вроде бы подошел, да и девушек много хороших. Возраст помехой не был, девушки тоже встречались хорошие, но все время забирала наука. Эта дама ревновала даже ко сну: сын ложился поздно, вставал рано, а посередине ночи — вначале Елизавету Павловну это пугало, потом она привыкла — вдруг вскакивал, зажигал свет, торопливо записывал внезапно сверкнувшую идею и снова валился на кровать. Он стал водить к себе друзей, они ей нравились — Витя Давиденко, Юра Лазуркин, Костя Петржак. Все это были общительные ребята, они шумно спорили, каждый доказывал свое. Она угощала их чаем и печеньем, прислушивалась к спорам. Вначале ей казалось странным, что друзей сына не интересовали ни последние кинофильмы, ни популярные киногероини, ни красивые девушки, ни модная, ни просто хорошая одежда — а хорошую одежду достать было непросто, ее не продавали, а «выбрасывали» в магазины, такое появилось недавно странное определение для продажи. Но сколько Елизавета Павловна ни прислушивалась к разговорам, она ни разу не слышала этих модных словечек. Чаще других повторялось слово «нейтрон», еще были: нейтрино, позитрон, протон, замедлитель, альфа-частицы, бета-распады, сечение деления, сечение рассеяния, сечение поглощения, барьер деления, резонансные уровни. Слова были незнакомые, но она ласково улыбалась, слушая их, они ей нравились. А друзья, расходясь, благодарили хозяйку. «Какая у тебя замечательная мама! — говорили Юре потом. — И умная, и добрая!»
Елизавета Павловна только вздыхала, когда сын приносил зарплату, а если зарплата задерживалась на день-два, концы с концами никак не хотели сходиться. То, на что Флеров жил вдвоем с матерью, Давиденко, прирабатывавший вечерами на заводе, проживал один. Флеров как-то сказал ему: «Умеешь ты отвлекаться от физики, а я вот не могу!» Это было и горе, и счастье. Тот, кто хотел посвятить себя только одной физике, должен был примириться со скудостью жизненных благ. Флеров не был способен хоть на час оторвать от работы мысли, хоть праздничный день отдать приработку.
День был расписан минута к минуте: сперва к Тане Никитинской — проверить, что сделала за вчерашний вечер, потом помочь Льву Ильичу в каком-нибудь дополнительном эксперименте, после пообедать, если удастся, и в Радиевый, к Косте Петржаку, в который раз уточнять пороговые значения энергии быстрых нейтронов, делящих тяжелый изотоп урана.
Таня, аспирант Курчатова, только что принесла от Бориса Васильевича миску черной двуокиси урана. Осторожно смешав порошок с жидкостью, она энергично растерла плотное тесто и стала прессовать кубики толщиной в палец. Уже с десяток свеженьких кубиков сохли на листе рядом с сотней напрессованных еще вчера.
.— Скоро будем выкладывать урановый шар! Вы молодец, Таня! — одобрил Флеров. Она чихнула — порошок окиси урана забирался в нос и горло. Он бросил взгляд на ее почерневшие веки, на щеки, как бы тронутые густым загаром. — Танечка, у вас вид, словно вы от модной косметички! — сказал он и побежал к Русинову.
Русинов анализировал результаты вчерашних экспериментов. Он махнул рукой — не отвлекай! Флеров поспешил в Радиевый институт.
Костя возился с ионизационной камерой. Камера, стандартная, на два пластинчатых электрода, была обычной чувствительности. Обычная чувствительность перестала удовлетворять. Тонкий эксперимент предъявил свои требования. Курчатов посоветовал усилить чувствительность камеры хотя бы раза в три. Они увеличили площадь пластин в два раза, но прибор получился такой громоздкий, что и повышенная чувствительность не радовала. Петржак с досадой бросил на стол пластинку.
— Тебя никакая ослепительная идея не полоснула? Может быть, ночью что приснилось? Я читал,
