Бухенвальдский набат

его сомкнулись веки.
Ждет погребенья Иосимы прах.
— Войне проклятье!
Миру —
мир навеки! —

застыло криком
на его губах.

1972

* * *

Меж облаков все реже просинь,
пожухла кое-где трава.
Не за горами, значит, осень.
Она войдет в свои права.
И сменит лето, словно проза
поэзию сменяет вдруг.
Спадет жара, погаснут грозы,
потянут журавли на юг...
В леса ворвется свежий ветер,
раздует лиственный пожар.
И первый иней на рассвете
как соль на острие ножа...

1972. Озеры

* * *

Что быль, что небылица
промчался старый год.
И новый, яснолицый,
у матушки-столицы
распахнутых ворот.
Декабрь, а ни снежинки,
да и теплынь притом.
А мне на Соколинке,
по давнишней тропинке
встречать его стихом.

Расстегивай овчину,
вспотевший Дед Мороз!
Ты, верно, молодчина,
а ну-ка для почина
чего ты мне принес?

Намаялся я слишком
в минувшие года...
Ко мне идешь ты с книжкой
малюсенькой под мышкой —
такому рад всегда!

Прошедший бородатый
усердно мне служил.
Я стал лауреатом
журнала «Крокодил»,
меня печатал в «Правде»,
водил меня в эфир.
А ты скажи по правде,
я получу награду —
медаль «Борец за мир»?

Не получу — так что же...
Здоровья лучше мне,
как говорят, дай Боже,
и канарейкам тоже,
и теще, и жене...

Пора поставить точку.
Дай, Новый год, обет:
чтобы рождались строчки
счастливые, «в сорочке»,
и вылетали в свет.