Здоровенный каблук прошелся по раненому боку, и Ормат заорал во все горло, хотя миг назад собирался вытерпеть все молча. Следующий пинок пришелся в живот, он почувствовал подступающую к голу тошноту.
«Насмерть ведь забьет», – выплыла откуда-то из глубины сознания отрешенная багряная, как облако на закате, мысль.
- Эй, Миглар, ты так и собираешься воздухом дышать? - донесся со стороны дома хмельной женский голос. – Мы ведь только на два часа договаривались, а время-то – тик-так.
Отец остановился, широкая грудь пьяницы часто вздымалась, красные глаза презрительно смотрели на парня, дергающегося в судорогах рвоты.
- Убить бы тебя, - прозвучала коронная отцовская фраза. – До следующего вечера на глаза мне не попадайся, жрать даже не приходи. Получишь только вот это.
Меткий удар выбил из Ормата долгий стон. Сплюнув, отец тяжело зашагал к дому. Гулко хлопнула старая деревянная дверь. Несколько минут парень лежал в липкой, мерзко пахнущей луже, прежде чем смог подняться на четвереньки. Цепляясь за шершавые бревна колодца, Ормат добрался до гнутого ведра, на четверть наполненного скверной желтоватой водой. Плечи тряслись от ненависти, по лицу катились горячие злые слезы. Вытряхнув из волос набившийся сор, он зачерпнул пригоршню теплой воды. В кривом ободе мелькнуло его отражение, перемешанное со светом бледных звезд. Ормат наклонился, пытаясь рассмотреть, сильно ли пострадал. Многие деревенские считали, что парень похож на отца, сам он был с этим совершенно не согласен. Да, сложение у них, может, действительно почти одинаковое, но мало ли на свете широкоплечих коренастых людей? Тем более, что Ормат почти на голову выше. И лицо у него куда более округлое, его даже в детстве кое-кто дразнил оладушком, пока он не завязал шутникам языки узлами. И волосы у него соломенные, а у отца – не пойми какие. Подбородки, вроде, похожи, но у Миглара нет ямочки. И глаза серые, а не голубые. Ормату нравилось думать, что все эти черты он унаследовал от матери. Хотя он и не мог ясно вспомнить, какого цвета были ее глаза (он едва научился твердо стоять на ногах, когда та ушла в высшие сферы) но в его снах они всегда были серыми.
Кое-как умывшись, Ормат заковылял к углу сруба, во рту до сих пор держалась тягучая горечь рвоты. Запуская пальцы в широкие сыроватые щели, он, скрипя зубами, начал карабкаться на чердак – свое обычное в таких случаях гнездо. Из дома снова донесся смех. Как ее звать? Тииша, что ли? Надо будет при случае ей как-нибудь отплатить за то, что отвлекала старика. Самому, может, какому ее клиенту морду набить? Ладно, будет время подумать.
Он почти добрался до узкого, давным-давно лишившегося стекол окошка, когда домик мелко задрожал, как перепуганный теленок. Едва не сверзившийся на землю Ормат выругался и закрутил головой. Сперва он испугался, что Сельскохозяйственный район номер тридцать один – в просторечье поселок Обглодовку – трясет прежде невиданное в этих краях землетрясение, но скоро все стало ясно. Почти касаясь брюхом верхушек деревьев, в небе, блестя металлом, плыла сплюснутая с боков летучая «рыба» высокородных. Вырывающийся из рыла воздушного корабля луч заставил болезненно зажмуриться.
- Разлетались, гады! – прошипел он, подтягиваясь на руках.
Кряхтя, Ормат проскользнул в темное, пахнущее пылью нутро чердака. Стараясь не скрипеть половицами, он на цыпочках двинулся к куче тряпья, последние несколько лет заменявшей ему постель. Он уже собрался опуститься на нее, но напуганный страшным предчувствием, засеменил в самый темный угол чердака. Там встал на колени и провел мозолистыми ладонями по шершавым доскам. Через миг Ормат облегченно выдохнул: тайник был не тронут. Внизу что-то грохнуло, послышалась хриплая ругань.
«Ничего, - подумал он, - ничего. Ждать осталось недолго».
Именно в этот момент Ормат, наконец, принял решение, которое откладывал так давно.
Сквозь огромный старинный дворец текла ночь. Бархатные волны омывали собранные за тысячелетия сокровища, наполняли гулкие коридоры, собираясь в глубокие омуты между дрожащими огоньками редких светильников. Обитатели дворца крепко спали, отдав пустые коридоры во власть темноты. Но в эту ночь пустота не была совершенно пустой.
Было в ней что-то странное. Нечто незримое и бесшумное скользило в тени, сминался длинный ворс роскошных ковров, а спрятанные под потолками датчики задумчиво пощелкивали.
Но в безлюдных проходах было некому задаваться вопросами. Датчики, успокоившись, вновь засыпали. Стены, отделанные редким камнем и драгоценным деревом, не звенели от грозного рева сирен, мраморные полы не вздрагивали от падения сверхпрочных решеток, не грохотали тяжелые ботинки солдат… все шло, как обычно.
Если бы все же кто-нибудь захотел проследить за дорожкой оставленных призраком следов, то, в конце концов, он оказался бы в коротком коридоре, украшенным с совершенно не примечательным здесь изяществом и роскошью.
В пустоте будто закружился небольшой прозрачный вихрь, и примерно в двух метрах над полом возникло человеческое лицо. Совершенно обычное, худощавое, длинноносое, с раскрасневшимися то ли от бега, то ли от недостатка воздуха щеками. Вот разве что к лицу не прилагалось обычное в таких случаях туловище. Тонкие губы раскрылись, делая жадный вдох, взгляд темных глаз нацелился на белеющую в конце коридора дверь, на которой висела медная голова пышногривого льва.
Человек улыбнулся, из запавших глаз ушла часть напряжения. Похоже, до цели оставалось совсем чуть-чуть. Из пустоты, так же неожиданно, как и лицо, возникла рука в черной, смятой на запястье перчатке. Между шелковыми пальцами зло блестела ребристая трубочка с длинной, похожей на жало иглой на конце. Невидимка двинулся вперед, чтобы войти в дверь ему оставалось сделать несколько шагов.
Темнота вспыхнула, трескучие быстрые искры, как наброшенная сеть, очертили в пустоте высокую крепкую фигуру. Человек успел вскинуть голову и коротко вскрикнуть, прежде чем глухо упал на узорчатый ковер. Искры погасли, пустота вновь стала пустотой. По ночному коридору прокатился короткий довольный смешок.
Леомир, зевнув, потянулся за серебряным гребнем. Тонкие зубчики с легким шорохом погрузились в белокурые локоны. Хорошо, что он не стал отращивать волосы: на целых три пальца не достают до плеч – по дворцовой моде это очень коротко – и все равно возни с ними… Он сдержал очередной зевок и чуть сдвинул в сторону небольшой рубин на рукояти расчески, по комнате потек легкий армат морозных яблок. Не переставая орудовать гребнем, Лео подошел к высокому окну, окаймленному мягкими алыми шторами. За тонкой пленкой стекла клубился утренний молочный туман. Медленно раздвигая тягучие опаловые пряди покрытыми влагой боками, к дворцовой швартовочной площадке пробиралась летающая гондола. Корабль украшали гербы высокородных. Похоже, явился кто-то с запада. Лео прищурился. Нет, не разобрать. А вот с нижними балансирами у них явно проблемы – то-то пилоты к земле жмутся, подняться боятся. Леомир раздраженно поморщился, тоже мне высшая каста планеты. Видно думают, что техника должна чиниться сама по себе. Из почтения к их знатности.
Расческа, жалобно звякнув, упала на стоящий в центре комнаты стол, покрытый черным, слегка потрескавшимся лаком. Отодвинув громоздящееся на пути кресло, обитое зеленой тканью в мелкий белый цветочек, Лео прошел в единственный по-настоящему свой угол комнаты. Остальная обстановка была во много раз старше его и досталась, можно сказать, по наследству. Лео удалось отвоевать только несколько квадратных метров, чтобы обставить их по своему вкусу. Металлические полки, нависшие над трехногим пластиковым столиком, матово блестели, будто смазанные. Механические игрушки, собранные схемы, модели двигателей и прочие свидетельства неподобающего для князя увлечения, выстроившись в ряд, весело смотрели на аристократа. Леомир мягкой тряпочкой протер своих любимцев. Взгляд больших темно-синих глаз постоянно возвращался небольшой прямоугольной коробке. На той ее стороне, что была обращена к Лео, важно серебрились расставленные по кругу цифры. В центре круга медленно вращались два стеклянных цилиндрика – длинный и короткий. Предмет тайной гордости Лео. Многие, видевшие этот механизм впервые, долго не могли поверить, что это часы, и еще дольше не верили, что неказистый аппарат действительно точно показывает время. Сейчас стрелки остановились на двадцати минутах восьмого.
Пожалуй, еще слишком рано, тем более для первого дня того, что в дворцовой Палестре называют каникулами. То есть, времени, когда основные занятия закончены, и ученики в оставшиеся до праздника
