радиации от пучкового удара – не особо и силён на таком расстоянии. Позже донёсся грохот взрыва: да, бомбы теперь можно не опасаться…
Кажется, осталось выяснить ещё один небольшой вопрос. Чего ради ты приехала? Зухра, сидящая на голове мамонта чуть впереди меня, стала, кажется, задрёмывать от усталости – и практически опёрлась на меня. Я и не думал возражать…
– Зу?
– Ммм?.. – поощрительно переспросила она.
– Чем именно я тебя пронял? Что ты решила приехать?
Она вздохнула, и спросила сама:
– Ты почему полез мамонта спасать – под пули, практически? Сказал бы Антону Петровичу, в чём дело – он бы был последний, кто стал бы тебя осуждать, он сам на фронте бывал – баба Криста рассказывала…
– Не в нём дело. Я сам хотел выручить Марсика. Ради себя самого – такое вот эгоистическое желание.
– А меня ты почему пустил к провалу? У тебя же в ульт игловик с транквилизатором вмонтирован был – вполне способный вырубить хоть того же мамонта? Я тебе не безразлична, притом лезла под пули, притом, случись что со мной – тебя бы обвиняли, что не уберёг гения… Чего не вырубил меня? Это многие бы на твоём месте попытались бы сделать – из самых лучших побуждений, кстати. От 'я мужчина' до 'я гораздо менее ценен'… – похоже, Зу ждала ответа с некоторым напряжением.
Этот вопрос заставил меня подумать. Да, когда мы сидели и ждали доклада глазка, была такая мысль… Я постарался поточнее подобрать слова:
– Если я могу принимать решения за себя относительно того, вытаскивать Марсика или нет, то кто я такой, чтобы запрещать делать то же самое кому угодно ещё?..
Зу рассмеялась и безо всякой логики закончила разговор:
– Вот потому я тебя и люблю. Полетишь с нами, когда всё будет готово?
В глазах пошли круги, а дыхание перехватило. И я от неожиданности ляпнул:
– А места хватит?
Зухра повернулась ко мне, отстранилась, иронично окинула меня взглядом, потом кивнула:
– Хватит. Но всё-таки схему корабля придётся слегка пересмотреть. Ума не приложу, где в современном проекте разместить помещение для мамонтов…
nords_nisse
Предъявите ваши документы
Один – тощий, коренастый и чернявый, другой – тощий, коренастый и светлый, постригся наверное после обеда, потому что сквозь белесый пух на голове сияет молочная кожа. С утра-то солнце жарило так, что его блондинистая маковка в пять минут заалела бы – ковать можно. А часов с двух тучи натянуло, вот поэтому и не обгорел. Наверное, сразу из парикмахерской они сюда и рванули. Все они стригутся перед самым вылетом. Массу, значит, сокращают.
– А клизму вы не делали? – спросил я, переводя взгляд с одного на другого. Чернявый (который получался у нас Гильямов Сергей Олегович) продолжал изучать некую точку, расположенную, примерно, сантиметрах в тридцати от его носа. А светлый (Заруба Вадим Петрович, стало быть) среагировал на мой вопрос недоумённым миганием.
– Не грубите, – разлепил наконец губы самое Вадим Петрович Заруба.
– Да это не я вам грублю, – как можно проникновеннее сказал я. – А вы мне. Так вы, ребята, грубите мне всем своим поведением, что я скоро на пенсию досрочно выйду, понимаете?
– Ничего мы вам не грубим, – уверенно возразил белобрысый.
Я повернулся к Нелыкину, без какого-либо интереса изучавшему на своём мониторе, судя по всему, житии задержанных.
– Вот как по-вашему, товарищ капитан – хорошо ли это: проникать на особо охраняемые территории?
– Никак нет, товарищ майор, не хорошо, – с готовностью отозвался Нелыкин. – Мне папа очень не рекомендовал такими вещами заниматься.
– Ваш папа, – предположил я, – наверняка был высокоморальным человеком!
– Увы, – вздохнул Нелыкин. – Папа мой, товарищ майор, был самой большой сволочью из тех, что мне в жизни попадались. Контрабандист он был, наводчик и под конец ещё наркотиками торговал габаритно. Всем своим несознательным образом жизни демонстрировал он мне пагубность преступного пути. Но на особо охраняемые территории он никогда не стремился попасть. Чего нет, того нет. Это, пожалуй, единственный грех, который невозможно инкриминировать его душе, в настоящее время и до Страшного Суда насаживаемой чертями на вилы.
Нелыкин ещё раз вздохнул и размашисто перекрестился, за неимением иконы, на портрет Дзержинского. Я же наставительно поднял палец:
– Вот! Даже такой закоренелый асоциал, как родитель нашего уважаемого Алексея Дмитриевича – и то избегал всякого рода охраняемых территорий. И уж конечно – стартовых площадок. Верную догадку я сейчас сделал, Алексей Дмитриевич?
– В самое яблочко, – кивнул Нелыкин. – В жизни его не видели рядом со стартовыми площадками.
Я встал из-за стола, обошел его, наклонился к сидящей напротив парочке и раздельно произнёс:
– Это наверное потому, что временами стартовую площадку пробивает разрядом до двухсот тысяч ампер. Как считаете?
И поскольку вопрос был риторический, я развернулся, чтобы сесть обратно, но Заруба (Вадим Петрович) упрямо пробасил мне в спину:
– Один к десяти тысячам.
Я остановился у окна.
– Что-что?
– Вероятность нарушения электрической дисперсии на стартовой площадке составляет, по статистике, один случай на десять тысяч успешных взлётов.
– Да он ещё и эксперт, – крякнул Нелыкин. – Слушай, эксперт, а с чего ты взял, что вы с дружком – не юбилейные? Везунчики десятитысячные…
– А вы мне не тыкайте! – процедил паршивец. Нелыкин с шумом втянул ноздрями воздух, полную свою широченную грудь, но воспитательный процесс пора уже было заканчивать.
– Предъявите ваши документы, – сказал я, продолжая смотреть в окно.
От заката осталось часто перекрытое тучами оранжевое пятно, в центре которого угадывался некий одинокий, как бы даже беззащитный шарик. Степь же была совсем непроглядная – ни холмика не было уже видно, ни рытвины, ни хотя бы даже намёка на какую-нибудь солончаковую кляксу. Словно не степь была там, внизу, нет, не пахнущая полынью и дождём степь, да и не Земля вообще – а Чёрная дыра, в которую валилось маленькое, одинокое и беззащитное Солнце. Если бы это было так, подумал я, то это был бы самый последний закат. И если бы это был самый последний закат, то провёл я его, как ни крути, крайне бездарно.
– Нелыкин, – позвал я, не оборачиваясь. – Ты слышишь тихий шелест доставаемых из карманов паспортов?
– Никак нет, – печально отозвался Алексей. – Уже почти минуту, как тишину ловлю, товарищ майор.
Я вернулся за стол и энергично хлопнул по нему ладонью – так, что панель засветилась во всю
