просвет. — Просто отказываюсь понимать. Не писал я этого!
Под рубашкой у Петяши образовался липкий, тряский холодок.
— Как «не писал»? Записка не твоя?
— Н-не знаю, — неуверенно повторил Димыч. — Почерк мой, вроде бы. Но я этого не писал. Напрочь не понимаю, что бы вся эта мутота могла значить.
— И Катя… — ослабшим, всякий напор и разгон утратившим голосом продолжил перечень несообразностей Петяша. — Она же тебя помнит… Это она мне сказала, что ты меня, вместе с нею, привез домой, а потом позвонил куда-то, оставил записку и ушел.
Димыч сделался страшен. Судя по лихорадочному блеску глаз, теперь уже он — и не без повода, надо заметить! — подозревал себя в помрачении чувств.
Нет, все же — вздор, что сотня лет чтения фантастических романов так уж переменила человеческий образ мыслей, снабдив людей устойчивыми стереотипными реакциями на любые возможные необычности. Фантастика — в наше время повальной утраты общественного интереса к науке и техническому прогрессу (а ведь как Гагарина с плакатами-то встречали!) и подмены тяги к знаниям тягой к вере — разве что сообщает читателю о том, чего не бывает на свете. В сверхъестественное готовы поверить лишь те, кому больше не на что надеяться, и вера эта приводит разве что к обогащению так называемых колдунов, ведьм и прочих «корректоров кармы», во множестве рекламирующихся через любую газету. Неудивительно, что нормальный грубый материалист, столкнувшись с чем-нибудь непонятным, не укладывающимся на первый взгляд в рамки его грубого, материалистического миропонимания, первым делом устремится проверять здравость психики или уж, на крайний случай, даст зарок — вот прямо с завтрашнего вечера! — бросить пить.
Что, в свою очередь, способствует обогащению частнопрактикующих невропатологов или же наркологов, в частном порядке выводящих всех желающих из запоя…
— И во второй раз, — говорил Петяша, понемногу наращивая темп, — когда Борис прямо на лестнице помер, она тебя помнила… И ты ее помнил!
Тут Димыч вздохнул с некоторым облегчением.
— Но Борис-то не помер? Или… или таки да?
— Нет… — растерянно ответил Петяша. — Он потом еще приходил… паразит.
— Не в виде какого-нибудь зомби, надеюсь?
— А кто его знает, — рассердился Петяша. — Ты сам хоть раз видел настоящего зомби? Впечатления неживого не производил.
— Значит, что — не было всего этого?! — уже зло, взведенно спросил Димыч.
— Может, и не было…
Внезапно Петяшу тоже охватила сильнейшая, отчаянная злоба.
— А что тогда было?! — заорал он. — Что?!
— А я откуда знаю?! — заорал тоже, отвечая вопросом на вопрос, Димыч. — Мне, думаешь, легче, чем тебе?!
Злоба мгновенно исчезла. Сделалось совестно — что за истерики, в самом деле… Димыч ведь тоже должен бы переживать что-то, не сильно отличающееся от его, Петяшиных, собственных страхов.
— Извини, — медленно проговорил он.
Стоило успокоиться, как у Петяши снова возникло чувство, будто он запамятовал о чем-то важном и при том впрямую относящемся к предмету беседы. Только теперь это явно были не размышления, прерванные приходом Димыча, а нечто более давнее и, безусловно, более материальное…
А-а! Вот болван!
— Димыч! Совсем забыл… Борис в последний свой приход, сегодня с утра, принес какую-то тетрадь. Сказал: часть дневника этого самого Флейшмана!
— Ну-у?!
Настроение Димыча кардинально переменилось. Теперь лихорадочный блеск в глазах его означал припадок обнадеженного любопытства и вместе досаду на дырявую память друга, умудрившегося забыть о такой важной вещи.
— Читал уже?
— Нет, не успел.
— Тащи!
34
Покинув кухню, Петяша принялся мучительно вспоминать, куда подевал эту чертову тетрадь — в обозримом пространстве ее не наблюдалось. Осмотрел стол, пошарил в ящиках…
Нету!
Петяша еще раз попытался восстановить в памяти, что он делал до того, как отправиться на поиски врача, понимающего в человеческой психике.
Вроде бы на стол бросил… В кухню с ней не ходил.
Тетради в грязно-коричневой, липкой от времени обложке не было нигде.
Впрочем, ежели этот Флейшман — такой уж из себя могучий волшебник, что ему стоило вернуть пропажу на место?
— Ну? — поинтересовался возникший в дверном проеме Димыч.
— Нету нигде, — растерянно отвечал Петяша.
— Т-та-ак… — Димыч со злобной сосредоточенностью почесал подбородок. — Кто, говоришь, в квартире был и выходил куда-нибудь после того, как этот Боря тетрадь принес? — Тут взгляд его упал на валявшийся на тахте ноутбук, о коем Петяша давно уж успел позабыть. — А это еще откуда? Купил? Лучше бы нормальный десктоп приобрел, пижон несчастный! Оно и дешевле раза в три и удобнее во всех отношениях, если только не желаешь теперь на улице, на лавочках сидя, творить…
Петяша не отвечал. Он стоял столбом, словно его расчетливо треснули по маковке, прилично контузив, но не сбив с ног.
Значит, Катя. Больше некому.
Меньше всего ему хотелось подозревать в чем-нибудь Катю. Так с нею было здорово, и…
Петяша сморщился до того, что в висках заломило. Конечно, ему теперь есть, что терять, и наработанное за время бродячей жизни неверие в бескорыстное доброжелательство к своей персоне должно бы от этого только обостриться. Ан, хрен! Притупился, поистрепался инстинкт самосохранения…
— Ты хоть знаешь, куда она ушла? — дожимал тем временем Димыч. — Кто такая? Где живет? Телефон ее хотя бы?!
Только теперь Петяша осознал, что за все проведенное вместе время не удосужился выяснить даже Катиной фамилии. Зачем бы?
— Телефон… Телефон она должна была оставить…
— Где?!
Петяша снова оглядел захламленную комнату. Из-под корпуса ноутбука на тахте, верно, торчал клок бумаги.
— Вот, наверное… ага: один-два-пять, три-пять, ноль-восемь.
Димыч, досадливо крякнув, выдернул бумажку из его рук.
— Значит, так. Если эта тетрадь была взаправду, то, сам понимаешь. А если, что тоже можно допустить, Борис на самом деле мертв, у меня — просто провалы в памяти, а у тебя — галлюцинации по двадцать пять кадров в секунду… Уж и не знаю, что тогда. Ладно, там будет видно. Где ближайшие таксофоны с карточками? Чтоб из твоей квартиры не говорить…
— Разве что на Кронверкском.
— Ага… — Димыч секунду помедлил. — Тогда подожди, я скоро. Сейчас проверим, откуда она меня знает. И знает ли вообще.
