полученных сведениях, посылали товар в большем количестве; получался он на следующий год в Кяхте, но китайцы наотрез от него отказывались.
— Почему же вы его не берете? — спрашивали удивленные комиссионеры.
— Потому что не нужно.
— Да вы же брали его охотно в прошлом году.
— Да, брали! Нужно было — потому и брали!
— Почему же теперь не хотите брать?
— Потому что больше не нужно. В Китае он теперь не требуется…
Комиссионеры вздыхали, жалели, что много выписали этого товару, а горю помочь не могли.
Товар складывали в пакгауз гостиного двора, лежал он там год, другой, третий; китайцы предлагали за него половину той цены, за которую он был куплен русскими. Комиссионеры писали своим доверителям о прекращении требования на этот товар и получали разрешение сбыть его с рук почем ни попало: что же делать, — не везти же его назад в Москву за 6500 верст.
Обмен совершался. Китайцы задавали русским обед, откармливали их своими разнообразными яствами, крысьим и собачьим мясом, угощали горячим вином — «майгулу» и были очень довольны, что дешево выменяли хороший товар.
Такие случаи бывали нередко и исключения не составляют, никто только не замечал этого в свое время, но вот пришло другое время — и все рушилось. Китайцы, несмотря на то, что всеми силами старались мешать русским в изучении Китая, несмотря на то, что их правительство не позволяло ни одному из своих подданных ехать на границу без знания русского разговорного языка, чтобы не дать русским возможности изучать китайский язык, — русские все-таки пробрались в Китай и хотя плоховато, но тем не менее настойчиво ведут свои дела внутри Китая. Кяхтинское училище китайского языка не принесло, конечно, никакой пользы, и русским, уехавшим в Китай, приходится изучать китайский язык на месте.
В то же время, когда русские караваны двинулись внутрь Китая, некоторые из небогатых китайцев стали пробираться в наши владения. Сначала они свободнее и чаще стали ездить в Троицкосавск, потом даже стали возить туда свои товары, чай, сахар-леденец и проч. За ними следом потянулись мелочники из предместья ынгороза и стали оглашать улицы русского города своими непонятными криками — обло! обло! (яблоки). Через несколько времени китаец в городе Троицкосавске построил харчевню и поселился в ней на постоянное жительство.
Китайцы покороче познакомились с русскими женщинами известного поведения и, по всему вероятию, в Забайкальской области скоро появится новый смешанный тип.
Через год несколько китайцев добрались до Иркутска, открыли там магазин с чаями и шелковыми материями, завели китайский трактир, довольно грязненький и плохонький. Впрочем, дела их идут в денежном отношении не очень плохо и вероятно в таком же состоянии будут продолжаться. Маймайтчин из рынка, снабжавшего чаями всю Россию, превратился в рынок, с которого чай расходится только по Забайкалью и Восточной Сибири; в Западной Сибири он уже встречается с чаем кантонским и не может с ним конкурировать — кантонский стоит дешевле.
В последнюю мою поездку в Сибирь я встретил знакомых китайцев в иркутской таможне.
Восторгам и радости не было конца.
— Митер! Митер!
— Стара плиятер!
— Э!
— Како пожива!
— Плиятер!
— Э!.. Джо та на! (Вот как!).
— Плиятер! Сердечна! Э!..
— Митер!.. Э!..
Чуть не плачут — обрадовались.
— Ну как ваши дела идут?
— Худа!.. Како можно.
— Прежни времи маймайтчински хырошанки быле!
— Теперь худа!
Погоревали о делах и разговор перешел на г. Иркутск.
— Ну как он вам нравится?
— Печински лучше…
— А телеграф-то? У вас в Пекине телеграфа нет.
— Э! Тута черта дела.
— Нама за черта плиятер нету…
На другой день они явились в мою квартиру.
— Здрасту, Митер!
— Стара плиятер!
После обычных приветствий, расспросов о здоровье, погоревали китайцы о Маймайтчине и потом попросили меня написать для них депешу, которую они хотели отправить в Кяхту к одному из русских комиссионеров, с передачею в Маймайтчин.
— Как же вы хотите посылать депешу по телеграфу, когда он по-вашему есть дело чертово?
— Э, нужды нету! Ты пиши. Нама чай фамильный сюда надо. Пиши.
— Тута ярова почта (телеграф), мы сами отдаем…
Зная расчетливость китайцев, я спросил, известно ли им, сколько стоит посылка депеши из Иркутска в Кяхту.
— Нет, неизвестна.
— То-то, смотрите. Телеграмма стоит недешево.
— А сколько плимерна? — спросили старые знакомые, навострив уши.
— Полтора рубля.
— Како можно такой слова? — закричали китайцы и от удивления привскочили на своих местах.
— Джо! (Ах!) Какой цена! — кричали они, широко раскрыв свои черные глаза. — Чево напрасна? Тута дела легоньки, только мало-мало постукать — полтора рубля!
— Жестоки!..
— Да ты, Митер, я подумай, врешь?
— Правда. Зачем мне врать?
— Яй боха (Ей богу)?
— Зачем божиться, говорю — правда.
Китайцы задумались, но однако порешили послать депешу.
Это было мое последнее свидание с китайцами.
Из последних известий, полученных с китайской границы, мы знаем, что Кяхтинская торговая слобода почта вся сгорела, сгорела и часть Маймайтчина; но нынешняя Нижегородская ярмарка дала значительную пользу на кяхтинский чай и это заставляет нас остановиться в произнесении приговора о невозможности существования Кяхты. Самые последние известия, полученные по прошествии нескольких месяцев со дня пожара, истребившего Кяхту, знакомят нас уже не с обгорелыми пепелищами кяхтинских торговых домов, а с новою планировкой улиц, с планами будущих зданий, которые предполагается построить из кирпича и камня, а не из дерева, как это было прежде.
Следовательно, нельзя заранее сказать, что ожидает нашу чайную торговлю и в какие отношения станем мы к нашим соседям китайцам. Прежнего Маймайтчина конечно уже не будет, такой пользы на чай, какую прежде драли с нас китайцы, конечно им не получить; да и наши купцы тоже должны проститься с прежними громадными барышами, но чайная торговля с Китаем может принять большие размеры, только не на границе, а внутри Китая. Следовательно, наша старуха Кяхта может снова помолодеть, сделавшись главным складочным пунктом, через который неминуемо должны проходить товары в Китай и из Китая. Можно надеяться, что горькие последствия ошибок прежних лет послужат хорошим уроком нашему купечеству.
