— Ставлю сто песо, что разрублю его наискосок, — показывал на стоящего перед ним толстого индейца Альварадо.
— Двуручным, кто угодно разрубит! — хохотнули опытные бойцы. — Ты обычным попробуй…
Альварадо на миг замешкался и тут же презрительно усмехнулся.
— Черт с вами! Я его и простым надвое разложу.
— Идет, — криво улыбаясь, принимали ставку бойцы.
Даже если Альварадо его все-таки разрубит, шанс отыграться был. Чего-чего, а уж индейцев здесь было — море.
А тем временем ненасытные тлашкальцы все выносили и выносили из города соль и хлопок, медь и перья попугаев, оружие и крашенные ткани — все, что должно было поддерживать быт многочисленных родственников и семьи до следующей священной войны.
Кортес в этом не участвовал: ни родинки, ни мальчики, ни пруды, и уж тем более перья попугаев его не интересовали. Он вершил правосудие: принимал от тлашкальцев пленных вождей, быстро допрашивал их, уличая в предательстве, и в присутствии нотариуса и обоих духовных лиц отправлял на костер — здесь же, во дворе гостиницы.
А потом пришли послы Мотекусомы. Едва войдя в почти очищенный от трупов, но отчаянно воняющий горелым мясом двор, они сразу же оглядели стены, и Кортес улыбнулся. Послы определенно отметили, что казавшаяся им ловушкой гостиница уже ощетинилась жерлами орудий, мгновенно став неприступной крепостью.
— Тлашкальцы не пытались причинить вам вреда? — первым начал Кортес.
— Нет, — замотали головами послы.
— Ну, вот видите, — отечески улыбнулся им Кортес. — Подданные дона Карлоса Пятого быстро становятся миролюбивыми и законопослушными…
Прошедшие через пылающий город послы поежились, и один, наиболее значительный выступил вперед.
— У меня нет права просить об этом, и все же я прошу: уведи тлашкальцев из города. Хватит.
Кортес улыбнулся.
— Только из уважения к Мотекусоме…
Посол выслушал перевод и покачал головой: комплимент был слишком уж сомнителен.
— Сделай это из уважения к себе, Колтес.
Получив известие о провале в Чолуле, Мотекусома мгновенно собрал Тлатокан и велел секретарю зачитать письмо вслух.
— Как вы слышали, вести из Чолулы пришли ужасные, — озабоченно произнес он, едва секретарь прочел все, — однако по счастью наши войска проявили выдержку и в бой не ввязались.
Члены совета сидели, понурив головы. Тлатоани, как всегда, был прав, но и позор был велик.
— И вывод здесь может быть один: нам нужно учиться воевать.
Вожди недоуменно подняли головы.
— Смотрите, — попытался донести суть Мотекусома. — У них все наоборот! Мы думали, что загнали их в ловушку, а они использовали двор, как крепость…
— Точно, — согласился Повелитель дротиков, — я тоже заметил: наши любят бой на открытом месте, а они, как трусы, жмутся в укрытие!
— И побеждают, — поднял палец вверх Мотекусома.
— Им не нужны жертвы, — подал голос Верховный судья. — Им нужны трупы.
Вожди загомонили; вся армия Союза была нацелена взять врага живьем — для жертвоприношений богам, а значит, и для славы. В то время как кастилане предпочитали просто убивать.
— Этому нам и надо учиться у кастилан! — стал настаивать Мотекусома и вдруг увидел, что все умолкли.
— И что же нам теперь, тоже честь потерять? — хмыкнул Какама-цин.
Воцарилось неловкое молчание; фактически Какама-цин только что обвинил своего дядю в бесчестии. Но Мотекусома лишь усмехнулся.
— Нам надо не честь потерять, а глупость, — ответил он в полной тишине. — Наши солдаты должны научиться воевать не для славы, а для победы. Понимаете? Для нашей общей пользы!
Вожди потупились. Сделать смерть — самое священное событие человеческой жизни чем-то полезным, а войну превратить в работу?!
— Ты же предлагаешь сделать солдат преступниками, — брезгливо посмотрел на него Повелитель дротиков. — Сделать их такими же, как «мертвецы», воюющие за золото.
Вожди замерли; в таком Тлатоани еще не обвинял никто. Но Мотекусома лишь восторженно улыбнулся, ушел в себя и поднял палец, чтобы не мешали думать.
— Кастилане готовы воевать за золото, — тихо произнес он. — Что-то в этом есть…
Члены Тлатокана ждали.
— Я должен это обдумать, — озабоченно вздохнул Мотекусома. — А пока я хочу остаться один.
Едва Кортес проводил посольство Мотекусомы, вопреки всем ожиданиям давшее твердое и окончательное согласие на дипломатический визит в столицу, капитаны переглянулись, и к нему — от имени всех — подошел Диего де Ордас.
— Прости, Кортес. Я не верил, что тебе это удастся. Мы все не верили. Никто не верил.
Кортес молчал.
— Если ты добьешься хотя бы установления дипломатических отношений с этой державой, ты войдешь в историю всей Кастилии.
— Да что там Кастилии! — вскочил Альварадо. — Всей Священной Римской империи! Гип-гип!
— Ура! Ура! Ура! — грянули капитаны. — Качать Кортеса!
Его подхватили, куда-то понесли, а потом было горькое местное вино из агавы, горячечные споры, но Кортес как ничего не видел и не слышал. Нет, он поднимал бокалы, принимал поздравления, улыбался, но был не здесь. И лишь глубокой ночью, оставшись один, всхлипнул и с силой ударил кулаком в продавленный от вечного сидения индейский барабан.
Тот вяло отозвался.
И тогда Кортес рассмеялся, ухватил барабан так же, как берут его индейцы, выхватил узкий кастильский кинжал и, тихонько постукивая рукояткой по вибрирующей коже, пошел вкруг костра. Он шел и шел, все ускоряя и ускоряя шаг, а потом отшвырнул барабан и помчался, высоко подпрыгивая и рубя кинжалом воздух, словно окончательно свихнувшийся от бесконечной крови и лишь поэтому достигший блаженства индейский жрец.
— Висельник, говорите?! — страшно и хрипло орал он. — Висельник?!! Я вам еще покажу, кто такой висельник!
На следующий день, в самом начале короткого, энергичного совещания Кортес приказал выступить в Мешико.
— Кому ты поверил?! — кричали возбужденные тлашкальские вожди. — Тебя же убьют! Возьми хотя бы восемь тысяч тлашкальцев!
— Нет! — яростно мотнул головой Кортес. — Я не настолько глуп, чтобы входить в этот город с войсками. Тысячу носильщиков я возьму, — и хватит!
— Мы туда не пойдем, — тут же известили семпоальцы. — Мы с Мотекусомой как-никак тоже в родстве. Как и с тобой. Если вспыхнет стычка, может пролиться братская кровь. Нам этого нельзя.
— Значит, катитесь домой! — весело рявкнул Кортес и повернулся к интенданту. — Алонсо! Одари наших родственничков, чем бог послал, и с почетом выставь!
— Вот это я люблю! — заключил Кортеса в медвежьи объятия Альварадо. — В огонь и воду за тобой, таким пойду!
— Но только по моему письменному приказу, — хохотнул Кортес и мягко высвободился. — Не забывай, что я еще и нотариус.
