А потом они вышли, в два дня достигли очередного горного кряжа, еще сутки, двигаясь вверх, чуть ли не ползли на брюхе и, в конце концов, оказались на такой высоте, что попали в буран.
— Не отставать! — весело орал Кортес на тлашкальцев. — Что вы, как бабы брюхатые возитесь?! Живее двигайтесь! Живей!
И те крякали, скользили по снегу, падали, но все-таки делали еще один рывок и продвигали орудия еще на полшага вверх.
А едва они поднялись на самый верх, земля дрогнула и загудела.
— Санта Мария! Что это?
— Попокатепетль… Человек-гора… — с восторженным трепетом зашептали тлашкальцы. — Он сердит…
Сверху сквозь снег посыпалась горячая каменная крошка, и что солдаты, что тлашкальцы, обуреваемые мистическим ужасом, подхватили каждый свой груз и уже непонятно из каких сил, перевалили на ту сторону и, охая, покатились на задах вниз по склону. И только уже в самом низу, когда впереди показался гостиный двор, всех охватило необузданное веселье.
— Нет, ты слыхал, как громыхнуло?!
— А как земля тряслась!
— Это не земля! Это Педро своим задом камни считал!
Лишь Кортес был уже собран и сосредоточен. Он уже видел вышедшую встречать его делегацию.
Когда Мотекусома лично навестил бывшего Верховного судью Союза, Айя-Кецаля, старик был потрясен. Много лет назад именно Мотекусома добился смещения слишком уж влиятельного Айя-Кецаля с поста Верховного судьи, а вот теперь просил об услуге. Нет, поначалу Айя-Кецаль хотел прогнать его, но просмотрел бумаги и понял, что сделает это, — чего бы оно ни стоило.
— С дороги, — распорядился Айя-Кецаль, и мелкие вожди, сгрудившиеся возле гостиного двора города Амекамека, испуганно расступились, — уж его-то они знали.
Айя-Кецаль, загремев портьерой из раскрашенного тростника, вошел в главную, самую лучшую комнату, и подал добившимся встречи с предводителем кастилан вождям еле заметный знак рукой. Те покорно встали и задом-задом отступили мимо него к выходу. И тогда они остались одни.
Вождь кастилан был именно таков, каким его изобразили художники Мотекусомы: высокий, статный, хотя, пожалуй, и узковатый в плечах. Только вместо щегольских оттопыренных в разные стороны тонких усов, как на рисунке полугодовалой давности, его лицо теперь покрывала борода.
«Сильная борода, — отметил старик. — Волос крепкий…»
Кастиланин что-то произнес, и два переводчика — мужчина и женщина сразу же подключились к разговору.
— Кто ты?
— Айя-Кецаль, — присел он неподалеку. — Говорить пришел.
— Ты от Мотекусомы?
— Нет, — мотнул головой Айя-Кецаль, — но сил и у меня достаточно.
Кастиланин мгновенно заинтересовался.
— Ты его враг?
— Враги… друзья… перед четырьмя лицами Уицилопочтли мы все лишь игроки в мяч! — рассмеялся старик. — Скажи, кастиланин, а кто ты?
Теперь уже рассмеялся и кастиланин.
— Как ты сам сказал, всего лишь игрок в мяч, — перевела девчонка.
— Тогда, может быть, мы поладим? — предположил Айя-Кецаль. — В одной команде…
В глазах кастиланина мгновенно зажегся интерес.
— И что от меня требуется? — перевела девчонка.
— Твои великолепные солдаты и побольше Тепуско и Громовых Тапиров.
Кастиланин улыбнулся; ему определенно начинал нравиться этот разговор.
— И какой будет приз?
— Я слышал, у кастилан золото и рабы в почете, — улыбнулся Айя-Кецаль. — У тебя будет и то, и другое. Много.
— А что достанется тебе?
Старик улыбнулся.
— Земля для моего народа.
И вот тогда в глазах кастиланина что-то мелькнуло.
— И много здесь… этой земли? — поинтересовался он.
Старик насторожился, но вопрос был задан, и не ответить означало разрушить так хорошо начатый разговор.
— Лет восемь пути, если мы двинемся на север, — осторожно ответил он, — и почти столько же на юг. Ну, что… пойдешь со мной?
И едва он это сказал, в глазах кастиланина словно опустилась плотная завеса — разом.
— Сначала я навещу Мотекусому, — отстраненно произнес он.
— Зачем? — холодея, спросил Айя-Кецаль.
— Обещал.
Это было сказано столь значительно, что любой бы понял, что разговор завершен. И Айя-Кецаль понял. Он поднялся, вздохнул и развел руками.
— Как хочешь. Только помни: если пойдешь со мной, каждый твой солдат возьмет по восемь тысяч рабов. А если пойдешь к Мотекусоме, против каждого твоего солдата встанут восемь тысяч бойцов.
Толмачи быстро перевели, но кастиланин как не слышал, и лишь когда старик, недоуменно потоптавшись на месте, вышел, Кортес повернулся к Марине и горько рассмеялся.
— Ты слышала? Мне рабов, а ему землю! Он на мне покататься хотел!
Марина сверкнула маслинами круглых глаз, подошла и прижалась к его груди. Но Кортес уже был не здесь.
«Лет восемь пути на север и столько же на юг!» — все повторял и повторял он, у него и в мыслях не было, что в мире существует столько непокоренных земель.
А тем же вечером Айя-Кецаль вошел в зал для приемов Мотекусомы.
— Даже не пытайся, Тлатоани, — только и сказал он. — Ему не нужны ни люди, ни золото. Он продается только за власть.
Весь следующий день кастильцы спускались в долину по мощеной гладким тесаным камнем дороге. И справа и слева шли бесконечные точно повторяющие рельеф предгорий террасы с бесчисленными садами, где тысячи крепких, загорелых от постоянной работы на солнце селянок собирали тяжелые сочные плоды в огромные корзины и помогали грузить все это на спины рослых носильщиков.
А затем кастильцы спустились в топкую низину, и террасы мигом сменились длинными — до горизонта, широкими насыпными грядками-чинампами. Знающие толк в земле бывшие крестьяне восторженно заохали. Казалось, что чинампы плавают на поверхности воды, впитывая снизу ровно столько влаги, сколько нужно полыхающим огнем томатам, огромным оранжевым тыквам, разноцветным крупным перцам, хлопчатнику, фасоли и маису.
А затем началась окраина белого, залитого солнцем города, и ошарашенные, никогда не видевшие ничего подобного солдаты, так и шли с округлившимися глазами и окаменевшими от изумления лицами.
— Вот это да! — охнул старый, покрытый шрамами от оспы Эредия. — Как в Венеции!
Огромный город стоял практически в воде, и по широким, до ста шагов каналам во все стороны плыли десятки и десятки доверху груженых плодами, зерном и хлопком тяжелых грузовых гондол.
— Они изразцами выложены! — заорал кто-то. — Смотрите! У нас богатеи печи такими обкладывают!
Строй сломался, съехал к берегу, и Кортес чертыхнулся, направил коня к любопытным — ставить на место, и обмер. Берега канала действительно были выложены многоцветной изразцовой плиткой.
