хозяйственник дворца. — Главное, что вся казна, до последнего зернышка какао на месте. Понимаешь? Эти придурки берут одно лишь «божье дерьмо» — золото…
— Да, не в казне дело, — поморщился Какама-цин.
— А в чем еще? — не понял Топан-Темок. — Пусть уходят! Женщин они с собой не возьмут — лишние хлопоты… Казна остается… Мотекусома после плена станет никем. Большой совет на выборах тебя наверняка поддержит… ну, что тебе еще надо?!
— Их нельзя выпускать из города, — мотнул головой Какама-цин.
— Какая разница, где ты их убьешь? — улыбнулся мажордом, — были бы солдаты и власть. А и то, и другое у тебя появится, не раньше, чем они уйдут. Дай им уйти…
Какама-цин упрямо поджал губы. Именно такие вот, лишь на первый взгляд разумные, а на деле просто беззубые идеи и привели Мотекусому прямиком в руки кастилан.
Лишь когда корабельные плотники изготовили модели двух будущих судов, а купцы доставили весь нужный, распиленный в строгом соответствии с чертежами лес, Кортес по-настоящему поверил в реальность своего плана.
— Так, Сандоваль, выдвигайся в Вера Крус! — на первом же совете капитанов распорядился он. — Сместишь этого дурака Алонсо де Градо и пришлешь мне паруса, такелаж, смолу, железо.
— Ты думаешь, они дадут нам достроить флот? — хмыкнул Ордас.
— А ты можешь предложить что-то иное? — вопросом на вопрос ответил Кортес.
Ордас лишь развел руками.
А едва Сандоваль прислал таки такелаж, смолу и железо, заволновалась и сходка. Увидев стремительно растущие на берегу широкого канала каркасы двух небольших бригантин — как полагается, с веслами и парусами, и почуяв реальность шанса к спасению, солдаты начали требовать переучета золота.
— Хорошо, — согласился Кортес. — Назначайте выборных лиц и — вперед.
— Да, там у них в плавильне черт ногу сломит, — резонно возразил кто-то. — Мы днем посчитаем, а они ночью переложат в другое место…
— Правильно! — заорали солдаты. — Для золота отдельное место подобрать надо! И чтоб не на виду! Мало ли чего?
Кортес обвел сходку критическим взором.
— Вот вы никогда не слушаете, что вам говорят. Сколько раз я уже говорил, что добычу надо спрятать понадежнее?
Солдаты виновато понурились, но затем снова начали шуметь, громогласно высказывая опасения, что хитрые индейцы заметят сооружение тайника, и, в конце концов, решение было принято вполне изящное: строить часовенку. А что туда стаскивают под видом извести и кирпичей, — издали все одно не разобрать.
Подготовив столичную элиту к вооруженному мятежу, Какама-цин — не без колебаний — решил обратиться и к родне. Вернулся в родной город Тескоко и переговорил с братьями, дядьями и некоторыми из племянников.
— И как быстро ты хочешь их одолеть? — поинтересовались родственники.
— В четыре дня, — прямо ответил Какама-цин. — Если, конечно, напасть до того, как они достроят парусные пироги.
— А нас хоть кто-нибудь поддержит?
Какама-цин уверенно кивнул.
— Я уже говорил с вождями Тлакопана, Истапалапана и Койакана. Время согласовано. Старейшины столичных кварталов нас тоже поддержат.
И тогда подали голос старики.
— Знаешь, Какама-цин, если бы ты имел на руках приказ Великого Тлатоани, то и мы бы тебя поддержали.
— Я вас не пойму! — разозлился Какама-цин. — Даже в Наутле научились убивать кастилан! За один день — шесть голов! Чего вы боитесь?!
— Раскола, — вздохнули старики. — Если начать штурм дворца, Союз рухнет.
— А если не начать?! — вспылил Какама-цин. — Не рухнет?!
Старики насупились, и Какама-цин махнул рукой.
— Делайте, как хотите, а я этого позора терпеть не буду.
Тревога была буквально разлита в жарком воздухе города. И эту тревогу чуяли все: солдаты, капитаны, святые отцы и уж, конечно, Кортес. И первым делом он снял все ограничения на общение Мотекусомы с подданными, убрал часовых подальше с глаз, а возле Великого Тлатоани посадил превосходно овладевшего языком пажа Ортегильо.
— Не дай бог, если что упустишь, — сразу предупредил он. — Шкуру спущу.
И дело пошло. За несколько недель беспрерывной смены карт на кандалы, а изысканных увеселений на угрозы поджарить попки его аппетитным дочкам Великого Тлатоани практически сломили. Теперь Мотекусома выслушивал просьбы и доклады вождей в молчании, не давая Ортегильо ни малейшего повода уличить себя в мятеже. А потом Ортегильо старательно записывал все, что услышал, и вечером подавал Кортесу сводный отчет. И чего только не говорили уверенные в том, что юный паж-кастиланин языка не знает, вожди!
И когда градус тревоги стал почти невыносим, Кортес опять отправился к Берналю Диасу.
— Берналь, — подозвал он солдата, едва тот вышел из плавильни. — Есть дело.
— Золото… — понимающе ощерился солдат.
— От тебя ничего не скроешь! — невесело рассмеялся Кортес.
— А тут все понятно, — пожал плечами Диас. — Когда загорается дом, надо вытаскивать самое ценное. Но как ты его вывезешь?
Кортес поднял брови.
— Я могу на тебя рассчитывать?
— А я на тебя? — посмотрел ему в глаза Диас. — Ты не забыл, что треть твоей доли — моя?
— Договор — это святое, — серьезно заверил Кортес.
— Как у всех настоящих жуликов, — так же серьезно поддержал Диас. — Говори. Что ты на этот раз придумал?
Кортес быстро огляделся и склонился к самому уху Диаса.
— Балласт.
— Что… балласт? — не понял солдат.
— Мы вывезем золото в мешках для балласта. На дне бригантин.
— А смысл? — снова не понял солдат. — Все равно эти бригантины бросать придется, едва солдаты выгрузятся на берег…
Кортес улыбнулся.
— Мы вывезем балласт раньше. Намного раньше.
На следующий день Берналя Диаса за одно лишь не вовремя сказанное острое слово с позором выгнали из плавильни.
— Ты у меня сгниешь в караулах! — орал на него Кортес. — Ты у меня каждую ночь будешь службу нести! А днем — на балласт!
Понятно, что солдату сочувствовали. Но Кортес как с цепи сорвался, и с того дня бедолага целыми ночами стоял на посту у строящейся для прикрытия тайника часовни. А едва караул кончался, носил на строительство часовни кирпичи, паковал в мешки для балласта строительный мусор и сам же таскал и сбрасывал на днища бригантин. И так день за днем.
Ну, а сам Кортес навестил Мотекусому.
— Пиши письмо племяннику, Тлатоани. А то он у тебя совсем из повиновения вышел. А заодно подготовь-ка мне приказ о его аресте. Пусть лежит.
