Седоки почти одновременно возмущенно пыхнули.
— Они сказали, что по нынешним ценам все мы — уже рабы! А мы никогда ничьими рабами не были! У нас в родственниках — сам император!
Симон рассмеялся.
— Святой отец, — вывернув голову, словно пристяжная, прохрипел крайний из братьев, — объясни ты этому быдлу, что с нами так нельзя!
Симон развел руками.
— Смотря по какому закону, чадо… Вас же Ираклий специально предупредил: будьте осторожнее…
— Шевелись! — заорал один из крестьян и яростно щелкнул кнутом — прямо над широкими затылками. — Что вы, как мертвые!
Колесница дернулась и пошла веселее, а Симон сокрушенно покачал головой. Собор должен был решить и этот вопрос. Урожаи постоянно падали, и вчерашние варвары все чаще решали сняться с земли и двинуться на поиски лучшей доли. И когда лет шесть назад несколько монастырей разом потеряли всех арендаторов, поднялся вопрос о закреплении. И лучшего способа вечно удерживать крестьянина, чем аккуратно загнать его в долговую яму, просто не было. Вчерашние варвары слово держали и силу своих долгов признавали.
Понятно, что юристы[30] Кархедона тут же поставили вопрос о недопустимости рабовладения для Церкви.
— Вы и так владеете душами, — напоминали они, — зачем вам еще и власть над телом?
Но было уже поздно. Понимающие, что без широкого введения рабства огромные монастырские владения съежатся до патриархальных размеров, священники подключили к проработке этого вопроса самых лучших специалистов. Даже таких, как Симон, а он брал за подобную работу о-очень много.
— Свя-той отец! — задыхаясь, проговорил кто-то из середины упряжи, — ты же гра-мот-ный и утон… ченный человек…
— Верно, — охотно принял комплимент Симон.
— Ты же — не чета… этому… быдлу! — прорыдал проситель. — А я такой же, как ты! Я Геро-дота чи- тал!
— Хочешь поговорить о Геродоте? — заинтересовался Симон. — Я — с удовольствием.
Бедняга всхлипнул.
— Я… не могу… сейчас… о Геродоте…
— Шлея слишком натирает, — понимающе кивнул Симон. — В этом и беда, друг, в этом и вся беда…
Он принялся говорить — и о том, что быдло, если уж пользоваться этим термином, сначала следует напоить, накормить и вычесать, а уж потом запрягать… и о том, что быдлу всегда натирает его шлея, а потому думать — что о Геродоте, что о юридических тонкостях своего состояния оно просто не может. Быдлу не до того.
— Вот как тебе сейчас…
Из всего этого вытекало, что господин должен думать и за своего раба тоже, а не попадаться столь глупо, как попались четверо его собеседников, но дошла ли эта мысль до назначения, Симон определить не смог. Превращенным в тягловый скот братьям — в строгом соответствии с его теорией — было не до того. А потом на дороге появились двое всадников, и сердце Симона стукнуло и замерло. То, что эти люди едут по его душу, он определил еще до того, как встретился с ними глазами.
Сводный брат императора, а если быть совсем точным, первый сын высокородной Атенаис- Епифании, названной матери императора и одной из жен экзарха Ираклия Старого, генерал Теодор стоял огромным лагерем неподалеку от Никеи — не так уж далеко от Фаюма. Однако спугнуть добычу он права не имел.
— Что там? — сразу же спросил он гонца из Лагуна и принял свиток.
— Они движутся вдоль русла.
— В Бахнасе были?
— Уже прошли.
Теодор засмеялся и вскрыл письмо. Здесь писалось почти то же самое, но более подробно. И главное, что было совершенно ясно, Амр не остановится. Едва его войска прошли Бахнасу, они были обречены напасть на Фаюм. Вот только и этот почти неприступный город был пуст, а значит, Амр просто обязан заступить за Ираклиевы столбы. А вот это уже означало войну.
— Иоанн просит помощи, — рискнул сказать гонец.
— Я вижу, — кивнул Теодор, — он пишет об этом. Я не оставлю эту просьбу без внимания, а пока пусть стоит, где его поставили. Иди, отдыхай.
Гонец развернулся и отправился на кухню перекусить, а Теодор свернул письмо и мысленно перебрал все, что следовало сделать. Никакой помощи Иоанну в этом перечне не значилось, — просто потому, что для начала Амр должен увязнуть — по уши. Теодор огляделся по сторонам и жестом подозвал своего собственного гонца.
— Езжай в Александрию и найди командующего флотом. Скажи, птичка в силках. Пусть начинает.
Он понимал, что чуть-чуть опережает события, и Амр еще не дал формального повода для встречных действий. Однако Теодор знал, как важно чуть-чуть опережать противника. Ну, а повод для ответного нападения на морские крепости курейшитов и оккупации ведущего к Индиям [31] пролива должен был появиться со дня на день.
Первым делом всадники отвели глаза, и Симон понял, что их послал Кифа. Этот «знаток» так и думал, что Симон может навести морок, лишь глядя в глаза. Затем они разъехались в стороны, пропуская колесницу меж собой, и Симон отметил, что это сделано довольно грамотно. А потом они потянули из-за спины луки…
— Шевелись! — заорал один из крестьян и огрел братьев кнутом. — Быстро отсюда!
— Нет-нет, — тут же придержал вожжи Симон, — стоять.
Он уже сделал все, что необходимо.
— Так, нам шевелиться или нет?! — взвыли купцы.
Стрелы хищно засвистели, Симон бросил назад короткий взгляд и убедился, что все идет, как надо. Похожие друг на друга, как две капли воды, убийцы стремительно и метко поражали небольшой участок дороги в нескольких шагах позади колесницы.
Крестьяне изумленно переглянулись.
— Что они делают?
Симон улыбнулся. В таком же недоумении был и Досифей, когда проткнул сидящего за столом Симона остро отточенным посохом, а через мгновение обнаружил его рядом с собой.
— Что… не получается?
Убийцы впились в Симона оторопелым взглядом, переглянулись, выпустили еще по стреле, но и они ушли туда же, в дорожную пыль.
— Даже не пытайтесь, — покачал головой Симон, — толку не будет.
Убийцы снова переглянулись, быстро спешились, вытащили короткие мечи и, стараясь не смотреть Симону в глаза, начали приближаться.
«Крепко их Кифа заморочил…» — отметил Симон и нехотя спрыгнул с колесницы. Он понимал, что погруженный в морок человек будет идти до конца, — пока не снимешь.
— Смотреть сюда, — поднял он руки, — у меня две руки. Вас — двое. Вы — мои руки, и я вас роняю.
Он опустил руки, и убийцы рухнули в пыль.
— Теперь я пошевелю пальцами…
Бедняг подкинуло, и все их конечности заходили ходуном. Однако в глазах так и светилась жажда убийства.
