утренний набор был произведен лишь для отвода глаз? Или еще: почему бы им не использовать для разгрузки парохода своих матросов? Писали же американские газеты, что их матросы специально обучены и снабжены всем необходимым для работы грузчиками. Они, небось, тоже извлекли уроки из первых сражений с нами, из неудач с Индо-Китаем и в алжирских портах, когда вся команда, а иногда даже и американские матросы переходили на сторону докеров. Теперь-то их экипаж, должно быть, вышколен как следует.
Предложение Клебера обладает почти тем же недостатком, что и предложение Робера. Оба не идут дальше требования — отказаться от разгрузки этого парохода. Ни о чем другом они и не помышляют. На самом же деле теперь у нас цель иная, чем была в первые дни, когда начали борьбу против посылки оружия в Индо-Китай. С тех пор многое изменилось, положение стало более сложным, хотя и люди начали лучше во всем разбираться. Сейчас уже недостаточно просто отказаться разгружать пароход. Теперь весь вопрос в том, смогут ли докеры помешать этому гнусному плану — доставлять американские грузы в наш порт. Не надо забывать, что эту работу могут выполнить за нас другие, действуя под нашей маркой, и на следующий день вся грязная пресса объявит: пароход разгружали местные докеры. Враг и не на такое способен!.. И даже не исключено, что один из министров в своей речи мимоходом плюнет нам в физиономию, поздравив с успешной работой. Радио и всякого рода пропаганда может поймать на эту удочку даже часть населения нашего города и даже кое-кого из докеров, заставив их поверить, что мы и на самом деле приложили к этому руку. Итак, наша цель — сорвать все их планы. Важно не только самим докерам отказаться разгружать пароход. Важно не только продемонстрировать перед всеми нашу силу и нашу волю, как мы хотели это сделать сегодня после конца работы, или, предположим, во вторник или в среду. Но надо сейчас же, пока еще не упущено время, пока горючее не выгружено на берег, не перевезено на склад, собрать все силы, поднять как можно больше народа — рабочих, всех честных людей, всех, кто стоит за мир, — и тогда станет ясно, чего мы сумеем добиться. Заранее ничего нельзя сказать. Но попытаться надо. Мы не имеем права отказываться от такой попытки. Мы должны использовать любую возможность.
И народ будет с нами. Всякий раз, когда мы обращались к массам, они поддерживали нас. Результаты всегда превосходили ожидания. Конечно, завтра неудачный день, канун Нового года. Последний день года, это верно, но ведь речь идет чуть ли не о конце света! Так разве можно поверить, что люди не знают этого, не думают об этом. Ради борьбы против войны можно пожертвовать праздником. Ну что ж, завтра увидим, кто победит. Многое зависит и от намерений противника. Но, во всяком случае, мы не дадим застигнуть себя врасплох. Все будут в боевой готовности, на своем посту, лицом к врагу.
Но переубедить тех, кто сегодня нанялся на пароход, оказалось не так легко, как предполагал Робер. А ведь это самое важное. Прежде всего неизвестно, где их искать. Все выходило так, словно они старались не попадаться на глаза. Если исключить тех десятерых, которые явились на биржу с провокатором, нужно было повидать пятнадцать человек. К десяти часам утра удалось увидеть только троих.
А увидеть — это еще не все. Они не смогли устоять утром, когда речь шла о том, чтобы отказаться всем вместе. Тогда любой из них рисковал не больше остальных докеров. Теперь их имена стоят в списке. Предстоит вытягивать каждого из ямы, в которую он попал, для этого надо уговорить его пренебречь опасностью, угрожающей ему лично. А это очень трудно, всякий понимает.
Конечно, в этом есть и их доля вины, о чем тут говорить. Никто их в яму не толкал. Держались бы, как все. Трусам больше всех достается — это уж известно, всегда так бывает. И на войне — погибает тот, кто бежит.
Но нельзя их только обвинять, надо учесть и смягчающие обстоятельства: положение в тот момент было неясное, да и коммунисты вели себя не очень уверенно. Кроме того, сейчас их можно лишь пожалеть, они наверняка переживают душевную драму. С одной стороны — опасность, которой подвергает себя каждый из них, с другой — осуждение всех товарищей, а потом и всего населения. А осуждать их будут, это с каждым часом становится все очевиднее, хотя еще сегодня утром их поступок не казался таким уж преступлением. Они уже чувствуют, как общественное осуждение подступает к ним со всех сторон. Их окружает пустое пространство. Ужасное ощущение одиночества подкрадывается к ним. Настоящий, закоренелый мерзавец ничего этого и не заметит. Ему все равно нечего терять. Но тому, кто впервые оступился, кто впервые сбился с пути… Ему приходится выбирать между полным одиночеством и потерей работы, — здесь, в наших местах, где работа на войну убивает всякую другую работу…
А сколько вдобавок к этому у каждого своих личных драм, о которых никто и не догадывается… Потребовалась бы уйма времени, чтобы залезть во все закоулки личной жизни каждого… Взять хотя бы, к примеру, Жан-Пьера Гру…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ходить за каждым по пятам
— Чтобы ноги твоей здесь не было! — злобно крикнула Флора.
За Гру резко захлопнулась дверь. Стоя на площадке, он все еще чувствовал на своей спине удары маленьких, слабых кулачков Флоры. Конечно, захотел бы он по-настоящему сопротивляться — она не смогла бы его выставить. У нее не хватило бы сил. Но разве он мог сопротивляться при таких обстоятельствах? Надо потерять всякий стыд, это хуже, чем просить милостыню. Гру только слегка упирался, показывая, что она его выталкивает насильно. Зря Флора устроила такой скандал из-за пустяков, они не сто?ят того, чтобы порывать отношения между людьми. Можно было поговорить, обсудить, по крайней мере. Но с женщинами…
На улице Гру остановился на тротуаре у лестницы — здесь, в поселке Бийу, у каждого домика такие лестницы — и, повернувшись к двери, размышлял: может быть, стоит вернуться, попробовать вставить словечко. Нет, она, пожалуй, решит, что он боится потерять комнату, а ведь здесь дело совсем в другом.
Он заметил, как в окне соседнего дома кто-то отдернул занавеску. Наверно, услышали крики, а может быть, даже видели, как Флора выставила его за дверь. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Гру постарался придать своему лицу безразличное выражение. Он даже выдавил из себя улыбку и махнул рукой — пусть соседка думает, что он не собирается принимать всерьез все происшедшее, что вообще это была не настоящая ссора, а скорее шутка, и все уладится само собой… Вечером, когда он вернется, все будет забыто…
Беспечная улыбка не сходила с лица Гру, а в душе царило полное смятение, и ему было совсем не до улыбок. Он сделал несколько шагов по дорожке между двумя клумбами, которые обнажил мороз, и потянул к себе калитку. Невидимая соседка должна понять: не так все страшно, как ей показалось, калитку, во всяком случае, он открыл сам, никто его об этом не просил. Но в тот момент, когда Гру собирался отпустить калитку (благодаря наклону почвы она закрывается сама), он подумал о состоянии Флоры: должно быть, она сейчас плачет. Все женщины таковы: вспылят и тут же отойдут, и вся злоба выливается в слезах… Как она там? Бросилась на кровать или на стул или прислонилась к косяку двери… Теперь она одна — злиться больше не на кого.
Гру попридержал за собой калитку, для неизвестной наблюдательницы этим он выразил свое колебание, потом непонятно зачем повернул щеколду и проверил, плотно ли закрыта дверца. Но вернуться он так и не решился. Еще не время — все началось бы сначала, и тут у соседки не оставалось бы уже никаких сомнений. И Гру ушел самой непринужденной походкой в город… А Флора, конечно, сейчас плачет, плачет одна, и он даже не попытался ее успокоить…
Был бы дома брат Гру, Жан, муж Флоры, — и все могло бы повернуться по-другому. Даже если бы он встал на сторону Флоры, все же брат остается братом… Он бы все сгладил… Одно его присутствие заставило бы ее быть немного сдержаннее… А там — прошло бы время и нашлись бы нужные слова. Флора могла согласиться выслушать Жана — он-то взглянет на все со стороны. Самому Жан-Пьеру трудно при таком щекотливом положении защищаться против Флоры. Он не чувствует себя равноправным членом семьи.
Он сразу стал посторонним человеком, всего-навсего деверем, гостем, которого только терпят.
