человека они врезаются в толпу, нападают на демонстрантов и снова возвращаются в свои ряды.
Теперь охранники хотят разогнать демонстрацию. Покончить с ней. Да, поражение как будто полное. Неужели ничего нельзя предпринять?.. Нет, пожалуй, тут ничего не поделаешь…
— Знамена!
Вон они! В той стороне, откуда пришла демонстрация. Они стоят за автобусами. Можно подумать, что автобусы служат им прикрытием.
— Глупо, если нас сейчас здесь схватят, — говорит Анри, вспоминая слова Поля.
Отряды охранников кидаются по всем направлениям. Они на глазах разбухают. Восемь человек, потом десять, вот уже их двенадцать. Еще немного — и они станут хозяевами положения.
Анри, Франкер и Брасар стали выбираться из толпы. Анри понимал, что Франкер и Брасар думают главным образом о нем, особенно Франкер — он шел позади и своими ручищами защищал его с обеих сторон.
Они благополучно добрались до автобусов и там увидели Поля. Его нельзя было узнать: он усиленно жестикулировал, что-то говорил и, как очень занятый человек, которому некогда, едва обратил внимание на Анри.
Автобусы медленно отходили. Конечно, что им здесь теперь делать? Но ехали они как-то странно: два впереди, а третий несколько позади, между ними. Похоже было на какой-то тонко продуманный план. Избежавшие ареста коммунисты шли перед автобусами и не давали охранникам добраться до шоферов, а позади машин шагала вновь образовавшаяся и довольно плотная колонна демонстрантов. Они несли знамена… и внезапно даже грянул «Интернационал»…
Настал момент, когда охранники уже не могли идти дальше — они отрывались от своей базы и оставляли за собой нерасчищенный участок, где рабочие группами по десять-двенадцать человек ухитрялись пробивать себе дорогу, борясь со всеми препятствиями и тут же снова смыкая ряды, если охранникам удавалось их разъединить… А затем сплоченными рядами нагоняли демонстрацию.
Колонна продолжала двигаться за автобусами, такими странными, непривычно пустыми, спокойными среди всего, что творилось вокруг. Что может быть спокойнее пустого автобуса с сидящим в кабине шофером, со всеми табличками «Не курить!», «Запасный выход», «С водителем не разговаривать!»…
Но никогда не хотелось так разговаривать с шоферами, как сейчас! Да их качать мало! Какую они оказали услугу!..
Метрах в двадцати от площади, немного не дойдя до поворота, колонна остановилась… Направо идет третья уличка, параллельная тем двум, которые выходят к воротам порта.
Надо уточнить положение. В конечном счете, не меньше двухсот человек идет сейчас за автобусами. Они все вместе — и Поль, и Клебер, и Макс, и Робер… У Анри такое чувство, будто он встретился с близкими между собой людьми, для которых он посторонний, пришедший со стороны, даже немного чужой. Хотя оторвался он от них всего на несколько минут.
— А где Папильон?
— Он ранен. Я видел, как его унесли.
— Кто уносил?
— Наши.
— Серьезно ранен?
— Его несли на руках.
Достается всегда одним и тем же. Именно тем, у кого душа нараспашку, у кого сердце — словно на ладони, доверчиво протянуто: Валяй! Валяй! Бей, если у тебя хватает совести! Ну, а какая совесть у охранников? Что уж тут говорить!
— Давайте «Марсельезу»! — предлагает Поль.
И двести голосов, как один, запевают «Марсельезу». Вначале голоса неуверенно взбираются вверх, поддерживая друг друга, — как строится пирамида, — а затем равновесие найдено и ввысь, к самому небу, несется мощный голос толпы.
Хотя Поль говорил обычным голосом, не повышая тона, но его услышали все двести человек — как те, что стояли рядом, так и самые дальние ряды.
Один из шоферов даже выключил мотор. Пение «Марсельезы» — все равно, что минута молчания. Когда ее кончают петь, наступает тишина, все как-то замирают, не двигаются, молчат. Так и сейчас. Пожалуй, теперь это даже заметнее, чем всегда. Да, сейчас это особенно заметно.
— Деревенские — по автобусам! — командует Поль.
Его слова немедленно передаются дальше, и со всех сторон слышны выкрики:
— Деревня! Сюда!
— Эй, вы, кому ехать — по автобусам!
— Посадка началась!
Нескольких человек недостает. Ничего не поделаешь… им придется нагонять или ехать другим способом.
Машины готовы… Теперь в путь, медленным ходом вперед по уличке. А за автобусами развеваются знамена и сплоченными рядами шагают демонстранты.
— Надо бы выступить на площади Симон-Коттон, мы сейчас туда выйдем, — предлагает Анри.
— Мы уже об этом договорились, товарищ, — отвечает Поль.
— Кто выступит?
— Вот он.
Поль показывает рукой на шагающего рядом с ним товарища. Анри помнит только его имя, да и то сокращенное: Лисьен. Верно, его зовут Фелисьен.
— Нет, — возражает тот. — Раз пришел Брасар, лучше пусть он выступит.
— А что я должен сказать? — спрашивает Брасар.
— То, что Анри советовал сказать Рубо, ты слышал? — говорит Поль.
— И сказать, что завтра надо добиться освобождения Рубо. Этот арест принесет им больше неприятностей, чем радости.
Таким образом, демонстрация вопреки всему закончилась с удивительным подъемом, в боевой, почти победоносной атмосфере. Вот этого-то и надо было во что бы то ни стало добиться.
Теперь нужно обсудить, какие из этого следуют выводы, и разработать план дальнейших действий. Для этого руководители решили собраться у Клебера, он живет в двух шагах отсюда. Но добираться к нему надо поодиночке. За «Глоткой» теперь наверняка следят. И так уже там сегодня дважды собирались, а противник немедленно узнаёт обо всем, что мы делаем.
К Клеберу пришли все. Недостает одного Франкера — его послали узнать, что с Папильоном, да и с другими ранеными, само-собой разумеется. Надо будет также сообщить их женам, только поосторожнее…
Сейчас всего половина двенадцатого. Да, такие сражения всегда происходят в стремительном темпе…
— Мне одно непонятно, почему вы не собрали докеров одновременно с нами? — спрашивает Брасар. — Все вместе мы были бы гораздо сильнее…
— А что бы это нам дало, в конечном-то счете? — говорит Анри. — Даже если бы нас было вдвое
