здоров.
Но в действительности Анри по дороге домой уже все обдумал и понял свою вину. И сейчас говорит он без всякого убеждения, просто надо ведь как-то оправдаться, хотя бы для формы. Анри сознает правоту Поля. Но он тогда был сам не свой и потерял всякое самообладание — это тоже надо понять.
— Вопрос не в том, чем ты лично рисковал! — Поль пожимает плечами. — Как будто все дело только в этом. Скажи, а вот был такой момент, когда никто не руководил демонстрацией? Был! Ты бросил демонстрацию, предоставил ее самой себе, да еще в самую трудную минуту. Ради чего? Ради удовольствия подраться и быть избитым. А ведь как раз в самую трудную минуту всегда что-то случается!
Да, обо всем этом Анри не думал. До сих пор ему казалось, что его ошибка в следующем: его могли схватить, и он не был бы на своем посту ни сегодня, ни завтра и тем самым сыграл бы на руку врагу. Его не арестовали. Правда, этим вина с него целиком не снимается, но так как все обошлось без последствий, то никакой трагедии нет. А вот в том свете, в котором все подал Поль, дело обстоит иначе: последствия были. Обычно Анри готов без всякого нажима признать допущенные ошибки. Пожалуй, он даже слишком к себе придирчив. Но сейчас от неожиданности он растерялся. Ответ, конечно, можно было найти — вернее, подобие ответа, лишь бы показать, что тебе не заткнули рот… Но нет, на это Анри не способен. Это вам не игрушки! Заткнули тебе рот, и молчи! Будь любезен до конца выслушать все заслуженные упреки… Ведь ты их заслужил — это же очевидно! И Анри молчит. Молчит, и хотя он смотрит на Поля с некоторым удивлением, глаза его как бы говорят: продолжай, старина, не стесняйся! Я готов выслушать все, все…
Рыба пока что заброшена. Анри и Поль разговаривают, размахивая ножами.
— Рисковать легко. Это может любой… Главное, что ты перестал руководить людьми, забыл о цели… Еще куда ни шло, если бы цель была — смять заслоны охранников, проникнуть в порт… Но и прорываться надо было всем вместе, да и в самом порту требовалось организовать людей, продумать все дальнейшие действия… Но в данном случае цель была иная, как ты сам перед этим определил ее: привести всех в боевую готовность к завтрашнему дню! Значит, надо было выступить, призвать людей прийти на завтрашнюю демонстрацию. Для этого требовался минимальный порядок, а порядок сам по себе не сохраняется. Но ты, забыв обо всем, ввязался в драку, и все пошло как попало. Ни о каком порядке не могло быть и речи. Нас неминуемо должны были разгромить в пух и прах. Люди в полном смятении разбежались бы, чувствуя что потерпели поражение…
Поль замолкает, давая Анри возможность вставить слово. Он ждет ответа, но Анри не знает, что сказать. Глупо еще что-то добавлять к обвинениям Поля, заниматься самобичеванием. Ему хочется сказать одно: продолжай. Но ведь это означает то же самое.
И все же Анри задает вопрос, вызывая Поля на продолжение…
— Кто же спас положение?
Анри уверен, что это — Поль, но Поль отвечает:
— Разве можно сказать, кто именно? Просто повезло, что так все повернулось… Рядом со мной, к счастью, оказался тот товарищ, знаешь, молодой, крепкий такой…
— Макс?
— Он самый. Так вот, Макс не забыл о цели. Он мне и говорит: надо действовать, нельзя все пустить на самотек. Мы с ним посовещались. Судя по всему, было ясно как день: демонстрантов разгонят и они отступят по четырем уличкам. Выделили четырех товарищей и каждому дали задание: призывать металлистов прийти завтра. То, о чем ты говорил: это лишь предупреждение! Всем явиться на завтрашнюю демонстрацию!.. Пустить в ход все: выступать, объяснять каждому в отдельности — словом, товарищи должны были сами на месте решать, как действовать. И в то же время им посоветовали по возможности вывести людей к верхней части бульвара Себастьен-Морнэ. Под охраной автобусов, предложил Макс. Великолепная мысль! Ну, а как все кончилось, ты сам видел. Но на тот случай, если бы демонстранты не собрались вместе, как это, к счастью, произошло на самом деле, были приняты меры предосторожности: на каждой уличке дежурили наши товарищи. И они бы сказали все, что было необходимо…
— Да, все получилось хорошо, но не благодаря мне. — Анри через силу улыбается. — Знаешь, дело здесь не только в характере, темпераменте… Но, согласись, нельзя же вечно оставаться в последних рядах… — серьезно добавляет он.
Поль смеется…
— И все-таки это не основание, чтобы забывать о рыбе, — говорит он, снова принимаясь за работу. Анри следует его примеру. Но вид у него далеко не радостный. — Не огорчайся! — продолжает Поль веселым голосом. — По себе знаю, как это бывает. Поучаю тебя, а сам-то хорош. Чуть что, опять повторяю ту же ошибку. Сдерживаться не умеем…
Анри признателен за эти слова. Видимо, Полю показалось, что он держал себя слишком уж важно, читал нравоучения, как непогрешимый… Вот почему он сравнил себя с Анри, явно преувеличивая свои недостатки, а может быть, и приписал себе то, чего у него на самом деле нет… Во всяком случае, Анри тронут, очень тронут. Всегда неприятно, когда с тобой разговаривают свысока. А тот, кто критикует, разыгрывая из себя безупречного, обязательно кривит душой. Не так уж он отличается от всех, и к нему относишься с недоверием.
— До чего ж всегда кажется заманчивым принимать участие во всем вместе со всеми, подвергаться тому же риску, что и все… — оправдывается Анри.
— Все это театр, кино, — прерывает его Поль.
Видимо, он хочет сказать: все это немного преувеличено, в какой-то степени романтика, желание порисоваться…
— Ну хорошо, поговорим о риске: ты думаешь, ты меньше рискуешь, находясь на своем посту? Ты видел, как охранники на тебя лупили глаза? Если бы они могли, они бы тебя зацапали…
— Да и вообще не будем преувеличивать, убить-то ведь никого не убили.
Наступает молчание. Надо наверстать потерянное время, и оба ожесточенно соскребают чешую.
— Ладно… — снова заговорил Анри. — Ты прав, это ясно. Я вел себя по-мальчишески. Будет мне уроком…
Но Поль не сказал: ты, мол, перегибаешь палку. В таких вещах лучше пусть товарищ преувеличит свои недостатки, чем будет возражать против всякой критики. Полю, однако, хочется, чтобы разговор стал более обычным, и он говорит:
— Боже мой, хлебнешь горя с этой рыбой… колючая какая!
— Ты неправильно держишь. Вот как надо! А если поднять плавник, вот тут на спине, то обязательно поколешься… Возьми здесь. Или ты предпочитаешь чистить ракушки?
— Давай. Может быть, с ними я лучше справлюсь.
— Ты любишь сырые ракушки?
— Никогда не пробовал.
— Хочешь попробовать?
— Почему бы и нет.
— А ты умеешь их открывать? Посмотри, как я делаю… держишь двумя пальцами, надавливаешь сбоку. Видишь, она приоткрылась. Просовываешь кончик ножа в щель, смотри, только самый кончик, осторожно проводишь вокруг, между двумя половинками. А вот когда уже прошел почти до конца, ты доходишь до места, где нужно поднажать. Смотри — ракушка сама открылась. Теперь надо отделить нижнюю скорлупу. Ты обводишь ножом — и все. Видишь, целехонькая. Попробуй. Да нет, не пальцами. Прямо со скорлупы сглатывай! Ну как? Нравится?
— Вкусно… — немедленно говорит Поль, чтобы подавить в себе спазму, вызванную проглоченной ракушкой… — Но горьковато…
— Это только доказывает, что они совершенно свежие. Вкус иода.
Так ли это, или нет, но Поль принимает объяснение Анри на веру.
— Еще одну?
— Нет, потом. Нам надо торопиться.
— Ладно. Мы откроем несколько штук заранее, одновременно с устрицами, и съедим, когда сядем за стол.
— У них более определенный вкус, чем у устриц, и они более упругие.
— Но королева среди ракушек — муклада. Ты никогда не пробовал?
