— Лучшего нельзя и желать. Полны решимости, не меньше нас.
Довольный успехом, Робер засмеялся, но тут же осекся.
— Несчастье в том, что наши же товарищи, молодые коммунисты, сами поднимают всякие истории. Из беспартийных никто ничего не говорил, и вот тебе, пожалуйста… наши же коммунисты затеяли склоку…
Анри и Поль молчали, решив дать Роберу высказаться.
— …Потому что, понимаешь… — и, воспользовавшись тем, что ему никто ничего не возразил, Робер продолжал в повышенном тоне, все больше раздражаясь: — Понимаешь, они-то не знают, какого труда стоило добиться единства и сохранить его. Бросаются очертя голову, ни о чем не заботясь. Заварят кашу, а кто будет расхлебывать? Работая с беспартийными, всегда лучше попридержать язык.
— Да ты ближе к делу, что же произошло? — не выдержал Анри.
— Так вот. Все вопросы были обсуждены, и собрание подходило к концу. Казалось, все идет хорошо, все довольны, никаких разногласий. Так надо же было моему дорогому Максу вылезти: «Товарищи, у нас еще один вопрос…», — передразнил он Макса.
— Подожди, — прервал его Анри, — Макс готов за тебя в огонь и в воду.
— Вот именно…
И у Робера затуманились глаза.
— …А я, сколько я с ним возился, учил его, сам знаешь! Больше, чем если бы он был моим сыном. Вот именно. А он сказал: «Нехорошо у нас получилось сегодня утром. Мы обязаны это обсудить».
Робер перестал подражать Максу.
— Но вы сами подумайте, некрасиво было с его стороны так намекать! Ведь он имел в виду меня — то, что я не был в порту. Я виноват, согласен… но…
— Ну, а как остальные отнеслись? Что было дальше?
— Словно шлюзы открыли. Каждый хотел высказаться, и каждый изощрялся, как мог. Получилось, что главный враг не пароход, а Робер.
Поль и Анри не могли удержаться от улыбки.
— Ты неправильно все воспринял, Робер. Ну, а… сочувствующие тоже? — спросил Анри.
— Еще бы! Они наверняка обрадовались, что могут высказаться на мой счет.
— Подожди, Робер, или ты сам не веришь тому, что говоришь, или… Ты же только что говорил о единстве…
Поль одобрительно закивал головой, как бы догадываясь, что Анри сейчас выскажет те же соображения, которые и ему пришли в голову.
— …А насколько я тебя понял, неполадки осуждались всеми, в этом и было единство. Почему же надо считать, что критика, которая помогает двигаться вперед, может нанести ущерб единству?
— Да, но они тем самым объединились против меня, против секретаря профсоюза. Вы разве не видите, в чем опасность?
— Что ты мелешь? Против тебя? Против ошибки, которую ты допустил. Это совсем другое дело. А тебе-то они как раз и хотят помочь. Да и о какой опасности может быть речь, когда критика правильна? Зажать рты товарищам — вот это было бы опасно, неправильно. А какая еще может быть опасность?
— А ты попробуй-ка после этого работать, когда не чувствуешь к себе доверия…
Робер сам понял, какой серьезный смысл скрывается в его словах. Так отчетливо он до сих пор даже для себя этого не формулировал…
— …Разве что, конечно, я теперь уже не нужен. Слишком стар стал, износился.
— Дело не в возрасте, — возразил Поль, — ты сам это знаешь. — В Робере происходила любопытная внутренняя борьба. Вначале он снова взорвался:
— И вообще я должен вам сказать, под меня уже давно подкапываются! Я это чувствую. Когда Макса выдвинули в бюро, мне сразу стало ясно.
Потом он смутился, так же как вчера, когда понял, что враг рассчитывал на его отсутствие. Его гнев служил ему своего рода самозащитой, он сопротивлялся чему-то, что нарастало в нем, это было как бы последней вспышкой, последним шквалом, который будет сломлен ливнем. И теперь уже его слова выдают растерянность, хотя он пытается скрыть ее под вызывающим тоном:
— Во всяком случае, будьте уверены, Робер никогда и ни в коем случае не причинит неприятностей партии!.. Будьте уверены!
— Ну, а как все кончилось? — спросил Анри, словно и не обращая внимания на резкую перемену в Робере. — Надеюсь, ты не ушел, хлопнув дверью…
Робер рассмеялся, как будто он вместе с Анри участвовал в заговоре против себя самого.
— До этого я не дошел… Но ты-то меня знаешь… словом, мне это пришлось не по вкусу. И все же я сдержался и сказал: этот вопрос мы успеем обсудить потом. Сейчас надо одно: бороться и выполнить все принятые решения.
— И все с тобой согласились?
— Еще бы!
В это время в секцию пришел Шарльтон, на его обязанности лежит распределение газет. Сегодня ему предстоит двойная работа — к каждой пачке газет надо присоединить пачку листовок.
Анри собирался расспросить Робера о принятых решениях, но отложил этот разговор, желая разузнать у Робера и у Шарльтона о том, что же произошло дальше с застрявшими грузовиками.
Шарльтону было известно следующее: к месту аварии отправлены автокраны, и если не случится ничего непредвиденного, дорога через час, самое большее через два, будет свободна. Больше ничего Шарльтон не знал.
— Даже в этом случае они не успеют все перевезти до демонстрации, — заметил Робер.
— Говорят, но это еще не проверено, — продолжал Шарльтон, — что в ожидании, пока будет открыт путь для машин, разгрузка приостановлена.
— Ах да! Анри, пойди сюда!
И Робер, отведя Анри в сторону, стал ему что-то шептать. Шарльтону неприятно, когда при нем шушукаются. Поль другое дело, тот, наверно, понимает, что для Робера он посторонний.
Роберу не терпелось передать Анри рассказ товарищей, которые по заданию партии пошли работать на пароход. Робер повидался с ними сегодня ночью и теперь чуть было не забыл об этом рассказать. Но, по-видимому, его сообщение не имело большого значения, потому что Анри сел на свое место, ни слова не сказав Полю.
— Во всяком случае, — говорит Шарльтон, — весь народ с нами.
Пришли еще двое товарищей, распространители газет. Один из них — пожилой, с редкими седыми усами и странными, покрытыми морщинами большими ушами, которыми он при разговоре время от времени двигает, как другие подмигивают или морщат лоб. Он немедленно поправил Шарльтона:
— Весь-то весь, да не весь! Нечего обольщаться. Сегодня ночью я был с Альсидом Мортье… У него какие-то завиральные идеи о своем хозяине…
— Ты не совсем прав, — поправил старика Анри, — я знаю мнение Альсида, он мне об этом говорил.
— Когда? Сегодня?
— Нет, несколько дней…
— Ну, так ты не все знаешь. Лучше бы выслушал меня, чем прерывать!.. Я же тебе говорю: сегодня ночью мы втроем — Альсид, я и еще один паренек — делали надписи. Писал-то больше паренек. Альсид держал банку с краской, а я стоял на карауле. Обрабатывали мы выделенный нам квартал, как раз тот, где находится завод Альсида. Пишет, значит, наш молодой товарищ на длинной стене напротив завода свою надпись, а Альсид вдруг говорит мне: «Посмотри на окно» — и показывает. А было, знаешь, довольно светло. Невдалеке торчит фонарь. Вот и пойми: горит ли свет в комнате, или это отсвечивает фонарь? «А я тебе говорю, там ночник, — уверяет меня Альсид. — Я видел, как кто-то отодвигал занавеску». Я его спрашиваю: что же делать? Удирать? Сами понимаете, ноги не молодые, и я опасаюсь всяких неожиданностей. А Альсид мне отвечает: «Нет, нет, подождем! Мне кажется, он не захочет нам мешать…» — Кто он? — «Сын, младший сын, это его комната». Честно вам скажу, мне это не очень понравилось. Быть вынужденным на старости лет уносить ноги, да и Альсид сам не первой молодости. Я ему говорю: разве
