потерянно огляделся и вдруг понял: он оказался на старом кладбище. Только выглядело оно не так, как давешней ночью. Надгробья не были повалены; бет-тохора не был разрушен.
«Ты должен найти…» — раздался все тот же голос в его голове.
«Что найти?» — хотел было спросить Арье Фишер, но тут услышал другой голос, куда более страшный, нежели первый. И этот второй голос, подобный раскатам грома, произнес: «Лейб, сын Мордехая! Нет тебе спасения и нет прощения!..»
Более всего испугало портного то, что он вдруг почувствовал: громовой голос обращался к нему, это его звали Лейбом, это он был великим грешником, которому нет ни спасения, ни прощения.
Ноги его подкосились, он рухнул на колени в желтую пыль, покрывавшую все вокруг.
Голос продолжал: «Кровь мучеников на тебе, кровь женщин, детей и стариков, осквернение святынь…»
— Нет!.. — кричал реб Фишер. — Нет!..
Но вдруг увидел он, как над могилами, окружавшими его, взвились желтые смерчи. Их становилось все больше, они превратились в сплошную стену из желтой пыли, окружавшую его со всех сторон. А потом сквозь эту стену проступили зыбкие, лишь наполовину реальные фигуры людей. Их облик был ужасен: кровоточащие раны вместо глаз, отрубленные руки, вспоротые животы. Все эти призрачные мертвецы молча и неумолимо приближались к обезумевшему от ужаса портному, забирая его в плотное кольцо. От них исходили волны нестерпимого зноя, с каждым мгновением несчастного Арье Фишера жгло все сильнее, казалось, еще чуть-чуть — и он превратится в сгусток обугленной плоти.
Точно такая же знойная волна поднималась из глубины его сознания — то чужая душа оживала в его теле, чужая память разворачивала ужасные картины.
Вот гайдамаки жгут дома в местечке. Вот они носятся меж огней, безжалостно убивая всех, кто не успел спрятаться. Вот немногие — и он в том числе, он, Лейб бен Мордехай, — пытаются укрыться на старом кладбище в отчаянной надежде, что злодеи их не найдут. Вот его хватают гайдамаки: «Крестись, жид, если жить хочешь», — и он согласно кивает головой, и его тут же крестят — на берегу Долинки. А после суют в руки саблю… Он идет на кладбище, он ведет их на кладбище и здесь, с неожиданным остервенением вытаскивает спрятавшихся и рубит, рубит — под одобрительные крики новых сотоварищей…
Тут же словно вихрь налетел, рассеял призрачные фигуры, оставив его вновь в полном одиночестве и тишине. Какой-то частичкой сознания он все еще ощущал себя Арье Фишером, портным, но он же был и злодеем Лейбом, ставшим в крещении Левком Жидовином. Он видел пылавшие синагоги, зажженные его руками, он чувствовал на своем лице кровь невинных жертв, кровь, лившуюся из-под его сабли.
И еще он вспомнил, зачем пришел сюда и что должен найти.
Бросившись в развалины бет-тохора, портной принялся яростно разрывать землю руками, выворачивать камни — ломая ногти, обдирая кожу. Желтые пыльные смерчи вились вокруг него, от них струился тусклый болезненный свет.
В этом свете он наконец увидел то, что искал. На дне вырытой им ямы, глубиной более метра, лежал продолговатый предмет, обернутый в полуистлевший талит. Арье Фишер, он же Левко Жидовин, с трепетом протянул к нему руки, извлек из ямы и осторожно развернул.
Это был свиток Торы, такой же полуистлевший, как и талит, и также покрытый бурыми пятнами запекшейся крови. Двое стариков спрятали его здесь в ту кровавую ночь, сто лет назад. Предатель, собственноручно зарезавший их в угоду новым своим друзьям, знал об этом. Но почему-то рука его, поднявшаяся на несчастных, не поднялась тогда же на слово Божье. Потом, в кровавой своей жизни, он с отчаянной лихостью рвал в клочья священные свитки из разграбленных и сожженных синагог, вместе с другими гайдамаками вырезал из старинного пергамента стельки для сапог.
Но эту Книгу, бывшую единственным свидетелем его предательства, он тогда не тронул.
Покачиваясь, Арье Фишер встал с земли и почувствовал, как душа его освобождается от чуждого присутствия.
Дибук исчез.
Желтый свет померк, и зной, до того плотно укутывавший тело Арье Фишера, сменился ночной прохладой. Он вздохнул полной грудью и вдруг заметил, что уже не один на старом кладбище. Ему почудилось, что вновь появились призраки давних жертв. Но нет, это были живые люди, вполголоса читающие молитвы и держащие в руках зажженные свечи.
Впереди всех стоял раввин Галичер. Портной не сразу узнал его. Рабби Цви-Гирш приблизился, и тогда Арье Фишер молча протянул ему свиток, который прижимал к груди.
— Мы похороним этот свиток, — голос раввина дрогнул. — Мы похороним его с исполнением всех обрядов, с молитвами и благословениями. Мы поместим его в специальный сосуд и похороним рядом с могилой мудреца и мученика Авраама бен Элиягу… — Он замолчал.
Портной некоторое время смотрел на него молча.
— Да, — сказал он. — Этот свиток священный. Он содержит имя Божье. И еще — на нем кровь мучеников. Поистине это святой свиток, — повторил он, глядя на огоньки свечей, горевшие в руках молчавших людей. — Что же — Дибук отныне обретет покой?
Раввин неопределенно пожал плечами.
— Кто знает? — тихо произнес он. — Кто может знать, какое наказание будет назначено ему теперь? Может быть, его душа в конце концов окажется в аду, чтобы страданиями очиститься от грехов. Может быть, ей суждены новые воплощения в нашем мире. По крайней мере, для нее наконец открылся путь исправления — благодаря спасению этого свитка Торы. Правда, путь долгий, очень долгий и мучительный.
Наталья Резанова
ПРИМОРСКИЙ ГОРОД НА КИПРЕ
Произведения великого Шекспира содержат множество загадок, нерешенных по сей день. Множество намеков, недоговоренностей, двусмысленностей рассыпаны по текстам «Гамлета» и «Короля Лира», «Макбета» и «Отелло». В этом ряду «Венецианский купец» — одна из самых загадочных. Пьесу о жестоком ростовщике-еврее и его красавице дочери называли и антисемитской, и филосемитской, ее объявляли исключительно фольклорной, написанной на основе народных легенд, — и вполне реалистической, созданной по мотивам подлинных событий. В некоторых странах «Купца» не ставили вообще, в других — ставили, искажая текст и внося дополнения.
Но может быть, в истории Шейлока действительно имеется второе дно? И подлинная интрига лежит далеко от пресловутого фунта мяса несостоятельного должника? Наталья Резанова предлагает свою версию судьбы еврея-ростовщика.
В течение пятнадцати лет он являлся самым информированным человеком Европы. Находящаяся в его распоряжении информация, подкрепляемая богатыми дарами, позволяла ему одному составлять целую «группу влияния», менять направление внешней политики Османской империи, даже принимать решения по поводу объявления войны и заключения мира. Но совершенно невозможно определить, в чьих интересах действовал этот человек в данный конкретный момент.
