встречать подобные знаки. Хотя я не очень-то верил в свою же версию о шпионаже, но понимал, что дело необычное и его ни в коем случае нельзя оставлять без расследования.
Дивизионный комиссар синьор Бадаламенто принял меня чрезвычайно приветливо. Я показал ему один из листков, он с минуту разглядывал его, потом вернул мне с ироническим видом:
— Спасибо. Я все понял.
— Я подозреваю шпионаж, синьор дивизионный комиссар. Это явно шифровальная таблица.
— Ты не хочешь передавать дело в контрразведку…
Наш босс иногда бывает удивительно догадлив.
— … и ты прав, — продолжил свою мысль синьор Бадаламенто. — Если окажется, что это не шпионаж, нас смешают с грязью. Но за помощь мы не получим даже спасибо. У тебя сейчас есть что-то серьезное?
Я криво усмехнулся:
— Счастливчик Лучано, карманный вор.
— Вот что, Рафаэль, передай его кому-то из младших полицейских, а сам займись этим делом.
Дивизионный комиссар, как и многие другие, считает, что меня зовут Рафаэль. Обычное имя для итальянца. Только зовут меня Яковом, и я еврей. Рафаэль — моя фамилия.
В лавке реб Хаима на виа Кондотти покупателей не было. Там я никогда не видел покупателей, и вообще удивительно, на что он живет.
— Шалом, реб Хаим. Сегодня умер Польский Святой.
— Борух даян а-эмэт[32], — и Хаим сокрушенно покачал головой.
— Вот что я нашел у него на столе, — я протянул Хаиму листочек, который показывал дивизионному комиссару, и тут же понял, что он знает, что это такое.
— Там были еще такие листочки? — спросил реб Хаим. — Все равно ведь пропадет, а я их у тебя купил бы. А библиотеку его я смог бы посмотреть?
— Сначала объясните мне, что это такое.
Хаим испытующе поглядел на меня, потом снял с полки какую-то книгу, начал листать.
— У твоего отца такой книги не было? — он показал мне обложку. Там было написано: «Книга ангела Разиэля».
— Что-то такое припоминаю…
В моей памяти всплыла картинка из детства: я стою возле отцовского стола, дергаю папу за кисть цицит.
— Не мешай, Яков, я учу каббалу.
— Папа, давай учить вместе.
— Ты еще не поймешь.
Я продолжаю дергать отца: «Покажи мне, ну, покажи!»
Он спускает со стола вниз, ко мне, свою книгу. Странные рисунки, фигуры с птичьими головами… и знаки, такие же знаки, как на записях Польского Святого!
Тем временем Хаим открыл книгу в нужном месте:
— Это ты видел?
— Да. Что это за знаки? Что здесь написано?
Хаим отрицательно помотал головой:
— Я знаю, что это, однако не понимаю.
— Так все-таки, что это за знаки?
— Это алфавит Адама, первого человека. Ты знаешь, что Адам оставил после себя книгу — «Сефер Адам а-Ришон»? Так вот, она вся была написана такими буквами. А про книгу Ханоха ты слышал?
— Ханоха, сына Йереда, который был живым взят на небо?
— Именно. Она тоже была написана таким шрифтом. Мало того, я подозреваю, что такими же буквами была написана и «Сефер Йецира», «Книга Творения».
— Та, которую приписывают патриарху Аврааму?
— Ее написал Авраам, праотец наш. Мало того, сейчас я покажу тебе одно малоизвестное место в Талмуде…
Хаим встал на маленькую лесенку и достал с верхней полки том Вавилонского Талмуда — одно из первых изданий, вышедших в начале XVI века в Венеции.
— Вот, посмотри, трактат «Сангедрин»: «Вначале Тора и Заповеди были даны еврейским шрифтом, и только во времена Эзры-софера возвращены шрифтом ассирийским». Ты ведь знаешь, что наш квадратный шрифт, которым пишут свитки Торы и священные тексты, называется ассирийским?
— Конечно, знаю. Но какой шрифт тогда называется еврейским?
— Для этого заглянем в более позднее издание Талмуда. Здесь еще нет комментариев рабби Шломо Ицхаки из Вормса…
С неожиданным для его возраста проворством Хаим подпрыгнул и, уже не пользуясь лесенкой, стащил толстенный том вниз.
— А вот это издание вышло в Вильно в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году, более пятидесяти лет назад. Гляди, что пишет Раши: «Ктав иври — ктав эвер а-нахар». Еврейское письмо — письмо перешедших Реку.
— Перешедшим Реку называли нашего праотца Авраама. Но почему еврейский шрифт заменили на ассирийский?
— Этого я не знаю, — Хаим развел руками. — Я ведь не раввин, а скромный торговец.
— То есть вы не можете прочесть, что здесь написано?
— Конечно, нет. За этим обратись к раву Амнуэлю, он сейчас считается крупнейшим знатоком каббалы в Риме.
— Постой, он не из потомков ли тех Амнуэлей, которые первыми напечатали «Зоар»? Эта семья занимается каббалой уже сотни лет.
— Вот и пойди к нему. А мне в обмен за совет хотелось бы посмотреть книги, которые остались после ребе Иегуды-Юдла, праведника благословенной памяти. Кстати, почему тебя заинтересовали его записи?
— Он умер странной смертью.
— Ты хочешь сказать, что его убили?
— Нет. Просто мне его смерть показалась странной, вот и все.
Хаим посуровел лицом.
— Может быть, он забрался в слишком высокие сферы. С каббалой нужно быть осторожным — ты можешь допустить ошибку, и душа твоя отделится от тела. Разумеется, это касается только практической каббалы, «каббалы маасит», «каббалой июнит», то есть умозрительной, теоретической, можно заниматься без всякого риска для себя. Так когда мы встретимся?
Я посмотрел на часы — они у меня модные, наручные.
— Через два часа возле ворот гетто.
Я успел вернуться к дому Польского Святого как раз вовремя, к приходу хевра кадиша. Я открыл им дверь, и они вынесли Розенберга из дома. С ними на кладбище я не пошел, провожающих было достаточно — не то что один миньян, а тридцать или сорок человек.
До встречи с Хаимом оставалось еще около часа, и я решил второй раз подробнейшим образом осмотреть комнату.
Странно, конечно. Вся комната уставлена стеклянными банками с зеленью. Понятно, что каждый день они здесь не стоят, иначе по комнате невозможно будет пройти. Обожженный пол возле кресла…
Поняв, что сейчас этой загадки мне не разрешить, я подошел к книжным полкам. Подбор книг довольно специфический — все только по каббале. Я нашел там первое издание «Зоара», вышедшее в Мантуе в 1558 году, еще кое-какие знакомые книги. Однако большинство книг было мне незнакомо, а о существовании некоторых (о возможности существования таких книг) я и не подозревал.
Стопки лежащих на полках бумаг были написаны шрифтом, характерным для каббалистических рукописей, такие я когда-то видел на столе у отца. Но теперь не мог прочитать ни строчки.
