35
Ветер стих, метель угомонилась. Старший лейтенант Байда и сержант Валеев выбрались, наконец, из обрыдшего укрытия. Соблюдая максимальную осторожность, чтобы не заметили со станции, спустились метров на пятьсот вниз. Возле чёрной скалы, сиротливо торчавшей среди снежных заносов и схожей на каменный орган, они пересекли санный путь немцев между метеостанцией и радиодивизионом. Прошли по узкой полоске голого, колючего и крошащегося льда, хотя совсем рядом протянулась широкая полоса рыхлого снега. Это метель подчистую смела снег с одного участка и завалила другой. Они пошли по льду, чтобы не оставлять следов.
— Плохой снег, проклятый... Мы его называем «уброд». Сани вязнут, собаки увязают... — сказал Валеев. — Но голый лёд — тоже не подарок.
— Повнимательней, Игнат. Следи за санным путём, — напомнил Байда.
Словно в ответ на замечание старшего лейтенанта Валеев насторожился, замедлил шаг. Байда тоже замер, вслушиваясь в лёгкое шуршание снега. Затем оба стремительно скользнули к ближайшему сераку, похожему на ледяной гриб. Едва успели спрятаться, как появилась упряжка, медленно торившая дорогу в рыхлом снеге. Собаки проваливались по самое брюхо и с трудом волокли сани с тремя ездоками. Впереди и справа от саней, поставив ноги на полоз, сидел погонщик с длинным шестом. До десантников долетали обрывки его команд. Позади сгорбился солдат с рацией за спиной; тонким прутиком колебалась в такт собачьим рывкам антенна. А посредине сидел офицер. Приложив к глазам бинокль он осматривал прилегающие к тропе участки, не обращая ни малейшего внимания на трудности передвижения.
«Игнат услышал их раньше меня. Недаром с шести лет каюрит».
— Как ты их услышал, Игнат?
— Услышал. Этот... «хоп, хоп» кричал. Наверное, направо поворачивал. У нас кричат «подь, подь»...
Он бросил взгляд в сторону упряжки, и Байда прочитал в нём пренебрежение «профи» к людям, берущимся не за своё дело.
— Упряжка цуговая, по «уброду» совсем плохо идёт. Собакам помогать надо, на плохом участке рядом с санями бежать... а эти сидят, как... На собаках ездить — это не кататься... — он сокрушённо поцокал языком.
Фашисты как раз поравнялись с сераком, расстояние было не более тридцати метров, и они ещё ниже опустили головы, стараясь слиться со снежной поверхностью. Но офицер вдруг хлопнул по плечу погонщика и тот, просунув шест под санями перед вторым копылом{12} и налегая на него всем весом тела, отдал какую-то команду собакам. Те сразу остановились. Офицер вылез из саней и, указывая рукой на противоположную сторону тропы, позвал за собой радиста. Вдвоём они подошли к краю проторенной собаками колеи и начали всматриваться в заснеженные борозды.
«Лыжня! Он заметил нашу лыжню! — обожгла Байду тревожная мысль. — Полоса чистого льда узкая, а вокруг неё — снег. Но кто же мог предвидеть, что найдётся придурок, который, едучи тропой, станет разглядывать в бинокль обочины. Впрочем, другого пути всё равно нет, разве что по воздуху лететь. Не повезло. А этому немчику — палец в рот не клади!»
Офицер подозвал к себе погонщика, и когда тот, воткнув шест в снег и закрепив привязь, подбежал к нему, офицер что-то коротко объяснил обоим. Они взяли автоматы наперевес. В следующее мгновение тишину разорвали длинные очереди. Пули взвихрили снег рядом с недалёкой глыбой за которой скрывалась лыжня. Собаки вздрогнули, и упряжка дёрнулась, но осталась на месте.
Пальбой нервы успокаивают. А с тропы-то сходить не осмеливаются... Неужели он считает, что мы ещё здесь? Лыжня свежая — это и младенцу понятно, метель лишь полчаса как утихла. Сейчас они перейдут на противоположную сторону, к нам, и начнут искать продолжение лыжни здесь. Радист уже что- то забубнил в свою «лягушку». Вызывает подкрепление? Будут прочёсывать? Если наобум — им людей не хватит. По лыжне? Так мы их быстро перещёлкаем. Наш серак — ближайший...» Байда критически осмотрел ледяное пристанище, как бы оценивая его на прочность. В глазах Валеева он прочитал те же сомнения. С двадцати пяти метров немцы быстренько разнесут вдребезги их прибежище. Сматываться? Бессмысленно, положат на третьем шаге. Что делать? Ответить огнём? Или опередить?
Но вышло иначе.
Когда немцы, выждав несколько минут и сменив магазины, направились к ближней обочине, явно собираясь повторить предыдущую процедуру по эту сторону тропы, как раз напротив Байды и Валеева вся упряжка, десять здоровенных псов, внезапно с яростным лаем рванулись с места и, свалив остол{13} и сорвавшись с привязи, понеслась вниз, в сторону фиорда. Это случилось так неожиданно, что немцы сначала оторопели, а затем погонщик, опомнившись, неуклюже скользя на льду, с криком бросился вслед. Радист застыл, колеблясь, оставаться ли ему возле офицера, или же без команды кинуться на помощь камраду. Офицер жестом послал его вперёд. Сам он немного постоял напротив укрытия десантников, пристально и зло вглядываясь в мрачное безмолвное пространство, словно сожалея, что не успел прошить его длинными упругими трассами, наполнить мощным спрессованным звуком, толчками горячего свинца, тем самим выпустив пар. Он медленно повернулся, ещё раз бросил через плечо хмурый и, как показалось Байде, угрожающий взгляд и неторопливо зашагал за солдатами, пытавшимися догнать упряжку.
Валеев тихо засмеялся и в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта пояснил:
— Нерпа. Собаки почуяли запах, ветер из залива потянул. За ними присматривать надо, убежать могут.
Вот и славно, ветер помог избежать лишних осложнений. Байда вспомнил окончание их последнего с Щербо разговора: «Надо помешать им вызывать «похоронную команду». Да. Ты правильно понял, Коля. В этом и заключается ваше с Игнатом задание».
Путь их ожидал хотя и не дальний, но трудный...
36
Сколько времени минуло с той поры, как его глаза наткнулись на чёрный зрачок автомата, он не знал. Часы отобрали. Всё забрали, гады, до последней спички. Что было дальше, он помнил плохо, поскольку сознание его то омрачалось паутиной беспамятства, то выносило на поверхность смутные кошмары. В памяти остались какие-то обрывки реальности: фашисты ослабили верёвки и вытаскивают из небольших плоских ранцев жратву; лёгкое шуршание фольги, в которую запакован белый хлеб; густой запах оливок. Сардины жрут, твари! Пошевелил тяжёлым распухшим языком в пересохшем роте. Кажется, он застонал, потому что один из немцев обернулся в его сторону, внимательно посмотрел сверху вниз и что-то сказал двум других. Те мрачно улыбнулись. Потом опять — чёрное забытьё...
Они уже три часа шли рыхлым снегом, и Гвоздю с большим трудом удавалось скользить — лыжи были хуже некуда. Он шёл в связке между двумя немцами и едва успевал за первым, из-за чего задний конец верёвки время от времени провисал, и тогда дюжий немец, шедший позади, орал на него. Последним, особняком от них, держался, вероятно, офицер, который настороженно следил за их передвижением. Так они и шли в снежном безмолвии, тревожно озираясь на вершины ледника, откуда их догонял густой туман.
Лыжи, шуршание снега и ломота во всем теле... Гвоздь выжидал. Он понимал, что на равнине, да при такой видимости шансов оторваться от немцев у него никаких. Они шли вглубь острова, северная часть которого была почти плоской. Значит, его время ещё не пришло. Но он всё равно с какой-то надеждой раз за разом оглядывался назад. Исполинская белая полоса надвигалась сзади, и конвоиры оглядывались всё чаще и чаще. В их глазах читалась тревога.
«Давайте, давайте, гансы... Поджилки затряслись? Замечательный островок вы выбрали. Ветры меняют направление чуть ли не каждую секунду и как бог на душу положит».
Однако его надежды померкли, как только первый немец остановился и, протянув руки вперёд, что-то
