извини, мол, но испугала я волка.
Пытаюсь представить её в лесу одну-одинешёньку, среди сосен под небеса, волков-медведей, под дождями-грозами. Маленькую женщину, прыгающую от сосны к сосне, с одной думой в голове: как там её дети? Вернувшись, чуть не с разбега кидалась топить печку, стряпать ужин, кормить скотину, полоть огород. И правда, видать, пятижильная. Двадцать лет была первая в леспромхозе, мужиков по нормам обходила. И какой это корысти ради? Сидеть в президиумах ей, как и перед объективом, в тягость, а если слова какие где сказать, так уж и совсем мука. Почему в-первые рвалась? Разводит руками, будто извиняясь за свой промах:
Да выскакивала как-то..
Скорее всего, потому выскакивала, что не умеет она работать вполсилы. Это ей ещё труднее, чем накручивать по двадцать километров вокруг сосен. Впряглась в мужское ремесло из-за детей и из-за них бежала от дома каждое утро через поле, мимо речки - к лесу. Рекорды свои ставила, чтобы выжить и детей поднять.
Одна ли такая Тарасенкова? Много таких пяти- жильных рекордсменок, угробивших своё здоровье на трудовых вахтах застойной поры, маются теперь по домам престарелых, по больницам, стонут по ночам в одиноких своих домишках. У Тарасенковой хоть дети есть. То сами приедут, то внуков на каникулы подбросят. А без них она бы пропала. Потому что никогда серьёзно к себе как к орденоносцу, кавалеру (вот слово-то потешное) не относилась. Ну нужны там кому-то её рекорды, наверное, раз тормошат, фотографируют, в Москву посылают.
Кавалер трёх орденов Трудовой Славы живёт себе потихонечку в Синезёрках. Туго завязаны в старую косынку все ордена и куча грамот. Все они, грамоты, золотом по глянцевой бумаге: «За большие заслуги...» Все одинаковы и безлики. И опять про время торопливо подвёртывается на язык. Время такое было, время! Мелькало, как в гигантском телевизоре, определив себе в правду то, о чём договорились. Только вот когда договаривались, Тарасенковой рядом не было, месила она в это время резиновыми ботами грязь среди сосен. А заботы возникали, даже в голову не приходило воспользоваться статусом «кавалера». Не знала даже, ЧТО можно воспользоваться. И про то, что «кавалеры» без очереди обслуживаются, вряд ли знала. И про депутатские залы в аэропортах, и про бронь на поезда, и про вагоны СВ, и про спецраспределители.
Та самая казённая площадь - по сей день её. Полдома за стеной опустели, и продувает Тарасенкову, и сырость мучает, и крыша ремонта просит. Раздобыла ей как-то давно, в то самое, ещё застойное, время, соседка памятку персональных пенсионеров союзного значения. Тарасенкова под неё подпадала. Там и про дополнительную площадь аж до двадцати квадратных метров было. Как раз бы те полдома - да утеплить, да порядок навести.
Ходили, спрашиваю, - добивались?
Да не собралась как-то...
Почему?..
Плачу.
Вот так. Всю жизнь работая, не разгибая спины, поверяя слёзы свои и сетования лесной чаше, она совершенно не освоила необходимую современную науку вертеться. Кто не искусен в ней, тому несладки наши будни и праздники. До секретарш, бывало, доходила. Но перед их незамутнённым взором робела, проклинала своё намерение и торопилась обратно, глотая на лестнице горькие слёзы.
Ни медведей, ни волков, ни топора озверевшего пьяницы не испугалась, а пошла из ремонта холодильник брать, глаза разбежались, не найдёт никак свой среди десятка похожих. Приёмщица в крик - совсем, бабка, ослепла, свой холодильник не помнишь. Растерялась ещё больше, слезу сглотнула - и ушла. И по сию пору не вернулась.
Воздали мы с лихвой тому времени. Изобличили дутых героев, отточили иронию свою на президиум- ных биографиях. Но очень уж согрешили, под одну гребёнку постригли тех самых людей, которые, смущаясь и мучаясь, принимали высокие награды, искренне удивляясь в душе, что не нашлось более достойных. Они прятали награды подальше и продолжали делать своё дело по совести, как и прежде. А попрекнёт кто, обидит походя, словом грубым отметит, так и вовсе сожмутся в комок и годами залечивают свою рану. И рубцы от неё, как от топора, навечно...
Одно хорошо: прошла мода на пионерские сборы с приглашением героев труда и просьбой рассказать, как добились... Заплакала бы Антонина Павловна и всё равно ничего бы не рассказала.
ВРЕМЯ СОБИРАНИЯ СМОКВ
Пили. Показалось мало. И тогда он вспомнил про материно обручальное кольцо. Она как-то обмолвилась: „Отдам ювелиру, крестик получится, тебе от меня – память“.
Жди меня здесь, – приказал собутыльнице. – Я сейчас...
Хорошо загрузились. Кольцо толкнули удачно, быстро подвернулась бойкая покупательница, смекнула, что к чему, раздумывать не стала, быстренько отсчитала купюры и скрылась. Ещё бы, почти задаром широкое золотое кольцо, повезло. А им-то как
