объявила, какой у них сегодня праздник... А он сказал ей... Он сказал ей, что врачи ошибаться не могут, стало быть, ребёнок не его, и он к нему не имеет никакого отношения.
Она выгнала его среди ночи. Он ушёл молча, оскорблённый. Только у самого порога не выдержал, повернул к ней перекошенное злобой лицо и назвал её грязным, непотребным словом.
Через месяц она избавилась от ребёнка. Долго болела, жуткая депрессия так зажала её в свои тиски, что Анна не хотела видеть и слышать никого. Только Танечка, только Танечка помогла ей удержаться на плаву жизни.
- Моя жизнь в ней. Буду всегда, сколько сил хватит. ей помощь и опора.
И опять мы сблизились. Нас опять прибило друг к другу» только жизнь расставила на наших отношениях свои акценты. Я стала смотреть на свою подругу почтением, она же, как казалось мне, с неким снисхождением. И, рассказывая ей взахлёб о своих проектах и фантазиях, я вдруг наталкивалась на спокойный какой-то усталый Аннин взгляд.
- Прости, — говорила я, — тебе это неинтересно. Танечка росла. Была она умненькой, хорошо рисовала, учила английский. Анна каждое лето отправлялась с ней в дорогостоящие путешествия: «Девочка должна видеть мир, развиваться». В Анне не было так свойственного многим мамам очарования собственным чадом. В ней была постоянная готовность прийти на помощь, поддержать, успокоить. Таня чувствовала надёжное материнское плечо каждый день и час, она росла разумным ребёнком, чьим капризам в семье не потакали, но приучали к простой спасительной мысли: ты не одна, с тобой друг, который всегда готов помочь.
Анна любила порассуждать на тему Танечкиного замужества. Пусть никакой ни крутой, никакой не престижный, только бы человек с мудрым сердцем. Я готова быть рядом с ними, воспитывать их детей, помогать им по хозяйству, я не буду докучать им. Поздний телефонный звонок. Глухой голос:
- Таня и Вадим не хотят со мной жить. Они тайком от меня сняли квартиру. Говорят, хотим сразу приучить себя к самостоятельности. Обставленная мною для них комната им, оказывается, не нужна. Вчера вечером перевезли вещи. Я уже ночевала одна.
Боюсь глухоты Анниного голоса, хватаюсь за соломинку:
- Хочешь, приеду к тебе?
- Не надо. Дома такой беспорядок, вещи разбросаны...
- Тогда ты приезжай ко мне, давай вспомним молодость, устроим посиделки.
- Нет, я ничего не хочу, но мне так страшно в опустевшей квартире.
Нарушаю законы гостеприимства. Еду к Анне, которая меня не ждёт. Под её глазами мешки, между бровей глубокая морщина.
- Прости, я без приглашения.
Мы садимся на краешек дивана, заваленного одеждой и коробками из-под обуви, смотрим друг на друга. Анна не выдерживает, бросается ко мне с рыданиями, её плечи мелко вздрагивают, тёплые слёзы текут ручьями. Если бы это была не Анна, то я сказала бы, что грех так убиваться, в сущности, по пустякам. Дети вырастают и естественно хотят жить одни. Это их право и никто не может его у них отнять. И надо принимать это так же естественно, как наступление дня и приход ночи. Но Анна...Что скажу я ей, когда знаю доподлинно, что вся её прожитая жизнь была фактически ожиданием жизни этой, была подготовкой к этому времени, когда она будет нужна, когда без неё не обойдутся, и она, наконец, компенсирует в себе нерастраченные силы, нерастраченную нежность и любовь. И вот первый, такой жестокий шаг - её оставляют одну в пустой квартире, как престарелую кошку на даче уехавшие в город домочадцы. Она ходит по пустому дому и не понимает — за что? Разве она огорчала кого, разве плохо служила или была нерадива? За что?
- За что? — рыдала Анна, — за что?
- За что? — спросила я через несколько дней Таню, уговорив её встретиться со мной. Мы сидели в скверике перед её институтом, а вокруг шуршали шины машин, и повизгивал трамвай, как тогда, давно-давно...
Теперь заплакала Таня. Она говорила, что очень любит маму, и ей её жаль, но и Вадима она любит, она теперь мужнина жена, как же может она огорчать мужа? А Вадим маму недолюбливает, говорит, что она постоянно стоит «в стойке», как бы он меня не обидел, как бы, не дай Бог, не изменил. Вадим сказал, что ему от этой «стойки » тошно и он не хочет жить вместе с мамой. Что мне теперь - разорваться?
Кто виноват здесь? И кто прав? Все правы. И виноваты, пожалуй, все. Потому что единственный выход из этого хитроумного узла - кому-нибудь смириться и ради другого потерпеть. Вадиму потерпеть «стойку» любящей его жену матери. Танечке потерпеть неудобства человека, которого рвут на части, найти подход к своему мужу, уговорить,
