- Простите, простите меня, - захлёбывался в рыданиях голос. Тонкие руки ловили Давидовы сапоги и покрывали их истеричными поцелуями.
- Хватит. - Давид отстранился и вдруг закричал:
- Прекрати, ты мужчина или кто? Прекрати, я сказал!
Он хлопнул дверью и прокричал уже с улицы:
- Есть захочешь, выйдешь!
Только вечером пленник спустился с чердака. Давид увидел бледное личико. Совсем ещё мальчик, почти школьник. В его чёрных волосах торчали травинки, свитер с вытянутыми локтями висел тряпкой. Давид нарезал большую миску помидоров, разогрел оставшуюся от поминок кукурузную кашу. Парень ел жадно, давился, но глаз не поднимал.
- Как тебя зовут?
- Беслан.
Давид вздрогнул. Тёзки! Господи, как изобретательна беда и как она насмешлива.
- Рассказывай. Если, конечно, наелся.
Но Беслан ещё съел густо намазанный аджикой ломоть хлеба, запил молоком.
- Ему мой конь не понравился, говорит, ну и кляча. А конь от отца у меня. Отец утонул год назад, девочку спасал на пляже. Я видел, он слегка выпил, мне бы промолчать. А у меня в глазах от злости темно стало. Пистолет тоже отцовский - первый раз после его смерти достал, хотел ребятам на празднике показать. Не помню, как выстрелил. Ничего не помню.
- Лет-то тебе сколько?
- Семнадцать.
Беслану было двадцать три. И вдруг - опять пыль на дороге. Скорее, скорее, мальчик взлетает по лестнице на чердак. Давид едва успел убрать лестницу.
- Здравствуй, отец. Прими мои соболезнования, - перед ним стоял милиционер. - Прости, но у меня работа такая. Скажи, перед смертью сын ничего не говорил, может, враги у него были?
- Слушай, не приезжай больше, не рви сердце, прошу тебя.
- Ты, отец, не думай, мы этого негодяя отыщем...
-Уходи. Прошу, уходи.
Больше никто не приходил. Беслан пару раз сходил в лес, принёс две огромные охапки дров. Давиду на зиму. Накосил травы на взгорье. Даже корову доил. Всё он делал быстро, проворно, привыкший был к сельскому труду. Жил он с отцом и матерью далеко отсюда, с той стороны ущелья, в небольшом домике под водопадом. После смерти отца мать умом тронулась, не вылезает из больницы. А у него сестрёнка, десять лет, растить её ещё и растить.
Незаметно оттаивало Давидово сердце. Особенно однажды, когда он увидел на могиле сына пышный венок из розовых рододендронов. Мальчик ходил в горы...
В тот вечер он сказал Давиду:
- Завтра уйду. Сестрёнка в Сухуми, привезут завтра.
Давид посмотрел на гостя. Каким большим, мужественным показался он ему в ту проклятую ночь. А на деле - цыплёнок, только вылупившийся из гнезда и не знающий о жизни ничего ровным счётом. Как он будет там один, с сестрёнкой? И вдруг... Сам Давид не ожидал от себя этих слов:
- А ты возвращайся. Отсидись, пока не забудут, и возвращайся, а то ещё дров наломаешь, джигит. И сестрёнку привози. Будем жить, места хватит.
Мальчик светло и радостно посмотрел на Давида. Он метнулся к нему, хотел, видно обнять, но
