сдержался, мужчина не должен обнажать своих чувств. Вывел из сарая скакуна, легко на него вскочил:
- Я вернусь. Дров пока хватит. Потом я ещё... много дров надо, зима длинная, вместе будем зимовать.
Ускакал. Давид обошёл свой двор, направился к могиле сына. Привядшие уже цветы повисли слабыми головками на свежем бугорке. «Вот, сынок, дела какие. Простишь ли ты меня, сынок?» И вдруг коснулась сердца Давида удивительная лёгкость. Впервые после смерти Беслана. Лёгкость эта набежала волной и откатилась. Видимо, Беслан послал ему из иного мира своё прощение.
Мы уже приехали на Рицу, но почему-то сидели в машине. Услышанная история взволновала больше, чем это высокогорное озеро, к которому недавно так рвалась моя душа. Да и озеро оказалось совсем не праздничным и совсем не весёлым. Запустение после недавней войны, ни одного экскурсионного автобуса. Невдалеке какие-то случайные, вроде нас, люди возились в карбюраторе машины, раскрыв настежь все четыре дверцы и врубив радио на полную мощность. По радио рассказывали о заложниках. Мы побродили и поехали обратно. Говорить не хотелось. Зосим грустно усмехнулся:
- Вот нагнал на тебя тоску. Буду исправляться. Сейчас мы завернём на пасеку и купим хорошего мёда. Привезёшь в Москву, ему цены не будет, слушай...
И мы заехали на пасеку. Старый пасечник долго обнимался с Зосимом и всё приговаривал: «Вот обрадовал, вот спасибо». Потом он угостил нас вином, потом внучка, девочка лет десяти, принесла нам по горсти тыквенных семечек, потом пасечник торжественно вручил мне банку янтарного, духовитого мёда. Налил с верхом. Пока несла банку в машину, лизнула несколько раз через край. Терпкий, чуть горьковатый... Вкус был каким-то особенным. Такого мёда пробовать мне не доводилось.
Мы ехали дальше и дальше. Говорить не хотелось.
- Зосим, - тихонько попросила я, - покажи мне тот дом, ну сам знаешь...
- Да я тебе его показал. И с хозяином познакомил. Прости за хитрость. Побоялся, узнаешь ты, что это Давид, будешь смотреть с жалостью. А он жалости не любит. Мужчина.
- Значит, Беслан не вернулся...
- Беслана посадили. Говорят, сам пришёл, с повинной. Ждёт, скоро уже освободится. А сестрёнка у Давида живёт, семечками нас угощала. Мананой зовут. Ну, как тебе мёд?
-Удивительный. Вроде и сладкий, а как будто с горчинкой.
Мёд с горчинкой. Зосим сказал, оттого с горчинкой, что каштановый. Наверное, он прав.
МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ - ТОЛЬКО ЛИ ТЕШАТСЯ?
Милые бранятся, только тешатся. И действительно, брань бывает такая полюбовная, такая симпатичная бывает брань, что умилённое бранью сердце принимает её как должный, даже желанный атрибут семейной жизни.
- Моя-то дурочка третий день как у меня живёт, - мило улыбаясь, делится новостью со знакомой пожилая женщина на автобусной остановке. - Поцапалась со своим-то, вот и хлопнула дверью...
- Молодые... Притираются... - охотно поддакнула знакомая и тут же «прописала» рецепт. - Пусть спуску не даёт, мужики, они такие, на голову сядут, если вовремя их не приструнить.
- Да уж, учу. Кто ей, кроме матери, подскажет?
Такие привычные разговоры. Такие привычные рецепты, такие привычные жизненные коллизии. Семейная ссора. Слово за слово, упрёк на упрёк, и - заискрило, закипело, забулькало. Хлопанье дверью одного, хлюпанье в платок другой. Несколько часов, реже дней, напряжения, и - «милые бранятся, только тешатся». Желанное примирение, поспешность извинений, и опять безоблачный небосвод над семейным гнездом, кажется, такой надёжный и такой долговременный.
Но вот опять пасмурнело. Обидные слова близкого человека, которые, казалось, были похоронены в самой глубине нашего сердца, вдруг выясняется, не умерли. Живут и здравствуют, будоражат притихшую память, провоцируют нас на смекалку и изобретательность. «Я отвечу...» «Я так скажу...» «Я припомню...» И уже перехватило дыхание от подступившего к сердцу гнева. Побольше, поизощрённее, наотмашь. Гнев услужлив. Он обладает удивительной способностью нажать на какой-то одному ему известный в человеке клапан, дабы выпустить на волю мутный поток площадной брани и непотребных слов. Бывает, где-то в закоулках разума мелькнёт испуганное: что я горожу, какой стыд, остановись! Но приступ гнева мгновенно прихлопнет здравую
