«За уникальность и высокохудожественное мастерство», - написано в одном из многих теперь уже дипломов, которых удостоилась матушка Фотиния Рогулина за свои чудные бисерные работы. За веру и жертвенную любовь дипломы не выдаются. Награду за эти добродетели человек получает другой бесценной «купюрой» Божией милости. Милость эта особенно щедра к тем, кто не копит себе сокровищ на земле, не экономит на любви и добрых делах во славу Божию. Матушка Фотиния не копит, не экономит и не имеет в сердце потаённых загашников. Оно открыто, её сердце, прежде всего для молитвы открыто. А ещё для труда, от которого всем радостно и всем светло.
Как-то, в очередной раз приехав в Москву закупать бисер, Фотиния сдавала переполненные товаром сумки в камеру хранения на Павелецком вокзале. Крепкий мускулистый хлопец в окошке поднял туго перевязанные тесьмой коробки да и ойкнул:
- Что там у вас, булыжники, что ли?
- Бисер, самый обыкновенный бисер...
- Да ладно, - отмахнулся хлопец, - бисер - он лёгкий, он не весит ничего, а тут прямо булыжники.
А она, сдав свои коробки в камеру хранения, отправилась за очередной партией бисера на Арбат, где самый большой в Москве выбор. Привезти ведь надо побольше, работы впереди непочатый край.
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ В СЧЁТ ОТПУСКА
Теперь, кажется, всё. Нет, ещё салфетки. На каждую тарелочку сложить веером, очень красиво. Значит, так: бутылка коньяку по центру, бутерброды с красной икрой, ветчина, лимон тоненькими кружочками.
- Входи!
Вошёл. Развёл руками, обнял, чмокнул в щёку:
- Ну, ты даёшь! Такой пир закатила. Теперь я понимаю, почему не давала мне нести сумки, сама, сама... Боялась, что разносолы твои увижу, сюрприза не получится. Получился сюрприз. Ну что, начнём чревоугодничать?
Поезд покачивался, хрустальные рюмки (она и рюмки прихватила из дома) легонько позванивали. За занавеской мельтешил совсем не интересный им мир - платформы, перелески, привокзальные «бистро», маковки высвеченных настоявшимся вечерним солнцем церквей.
- Неужели вырвались... - Ирина откинула назад голову, прислонилась к мягкой спинке. Коньяк расслабил её, ей было хорошо и спокойно. Вдруг она встрепенулась:
- Фотоаппарат! Олег, ты не забыл фотоаппарат?
Муж кивнул на спортивную сумку под столом: «Там, там, не волнуйся». Он молчал и смотрел в окно: мельтешит там, мельтешит чужая жизнь.
Вырвались... Ирину переполняли чувства, она уже не могла и не хотела справляться с ними.
- Думал ли ты, - начала она свои философские рассуждения, — думал ли ты, когда женился на мне, что пройдёт двадцать пять лет, и мы будем отмечать с тобой нашу серебряную свадьбу вот так - в двухместном купе по дороге в Сочи. Пить коньяк, говорить друг другу нежные слова, и никто нам не будет нужен?
- Это какие такие нежные слова? - Олег смотрел на неё с лёгкой иронией, - что-то я не слышал сегодня от тебя нежных слов.
- Я тебя очень люблю, Олег, - Ирина провела рукой по его слегка седеющим волосам, - я благодарю Бога, что встретила тебя, родила тебе сына, прожила с тобой целых двадцать пять лет.
- Я тоже тебя люблю и тоже счастлив...
А потом она пошла мыть яблоки и несла их, вымытые, в пакете, пакет разорвался, и яблоки посыпались к ногам смотревшей в окно женщины. Женщина бросилась поднимать их и складывать обратно в пакет. А они - опять из пакета: рваный ведь. Обе хохотали. Как хорошо жить, как хорошо, когда тебя любят.
- Зайдите к нам на минуточку, - Ирине хотелось, чтобы кто-то видел, как они с Олегом счастливы. - У нас событие, серебряная свадьба, вот вырвались в Сочи, взяли десять дней в счёт отпуска, решили позволить себе.
