потянулись люди отовсюду. Беснование - тяжёлая болезнь, страшная беда, глубокая скорбь. Только за особые подвиги наделяется человек способностями изгонять бесов. Сила страшная, изворотливая, лукавая. Не оставила она Марина без своего «внимания», нашла лазейку...
За несколько километров от обители были монастырские огороды. По очереди, по несколько человек, монахи ходили туда трудиться. Сеять, пахать, полоть, поливать. Дорога на огороды была неблизкой, монахи, отправляясь с рассветом, к вечеру добирались до гостиницы, чтобы переночевать там, а утром снова в путь.
- Пойдёшь и ты, Марин, - сказал игумен. - Твоя очередь полоть огороды. С утра и выходи.
Пошёл Марин. По традиции остановился в гостинице. Гостиничный - человек сердечный. Привык к своим постояльцам-монахам, ему нравилось их благочестие, их немногословность, чёткость в расчётах. Встретил он и Марина, как всегда, радушно. И вот ведь банальная раскрутка сюжета. Была у гостиничного дочь... Дочь и дочь, какая корысть от неё Марину, который сам недавно был любимой дочерью, а теперь вот осиротел. Но своим путём шёл мимо гостиницы воин. Красавец, с налитыми мускулами, серыми глазами и смоляными кудрями. А ещё с речами, слаще которых дочь гостиничного никогда ничего не слышала. И вот, как водится в банальных историях, закружилась от речей голова простодушной девушки и по уговору не накинула она на ночь крючок на дверь своей спальни... Встал Марин с рассветом и по прохладе двинулся на огороды. А когда на обратном пути зашёл в гостиницу, гостиничный, как лютый зверь, вцепился Марину в платье:
- Ты обесчестил мою дочь, - кричал он диким голосом, - ты соблазнил её, мерзавец! Я-то считал, что монахи добропорядочны, ничего не жалел для вас, а вы, а вы... - он задыхался от гнева.
Потом метнулся в верхнюю комнату, притащил оттуда дочь, зарёванную, со спутанными волосами.
- Кто соблазнил тебя, скажи, кто?
- Он, - спокойно сказала девушка и посмотрела на Марина насмешливыми глазами.
Что он мог сказать ей? Что мог сказать, стоя перед опозоренным отцом и обесчещенной девушкой? Раскрыть свою тайну, которую никто никогда не должен узнать? Он знал, что для монаха превыше всех добродетелей смирение. Он смирился.
- Прости, отец, меня, грешного, - пал на колени перед старым гостиничным Марин.
- Простить? - старик сжал кулаки и глаза его налились гневом. - Никогда! Моя единственная дочь! Негодяй! Для вас, монахов, навсегда закрыты двери моей гостиницы. Пошёл вон!
Марин вышел в безлюдную ночь. Он шёл по залитой лунным светом дороге к своей обители и горько плакал. Он знал - никто сейчас не увидит его слёз, а у ворот обители они просохнут. А ещё он знал - ему посылается великое испытание, и надо оказаться его достойным.
Да, история эта только начиналась. Утром гостиничный кричал, стучал кулаками уже в обители. Он рассказал о «негодяе и развратнике» Марине, братия крестилась и качала головами. К вечеру разгневанный игумен выгнал Марина из монастыря. Тот вышел. Постоял за воротами, прошёл несколько метров и сел на придорожном камне под монастырскими стенами. Отныне камень этот станет его жильём надолго. Под дождём, под палящим солнцем сидел он у ворот обители.
- Что ты сидишь здесь? - спрашивал его тот или иной паломник.
- Я согрешил и наказан, - смиренно отвечал Марин. Одежда его почти истлела, он стал грязен и худ. Как и следовало ожидать, дочь гостиничного зачала ребёнка.
Когда малыш родился, не умягчилось сердце несчастного деда. Схватил он младенца и побежал к воротам обители. Бросил его перед Марином.
- Забери себе! - крикнул злобно.
Марин забрал. У пастухов, пасших неподалёку стадо, он выпросил молока и кормил им мальчика. Ему приносили старую одежду, и он укрывал ею ребёнка. Братья просили игумена о прощении Марина, но слишком уязвлен был игумен, не мог простить позора, павшего на его примерную обитель. Однажды, когда разразился особенно сильный ливень и Марин, обхватив руками мальчика, прятал его от дождя, братья пошли к игумену с ультиматумом:
- Если ты не простишь Марина и не вернёшь его в монастырь, мы все уйдём отсюда. Ты учишь нас прощать согрешения друг другу, а сам вот уже три года не можешь простить согрешившего и покаявшегося инока.
Игумен внял
