жизнь, интересную, активную и столь не похожую на прежнюю. И будет жить для того, чтобы заполучить все те блага, что преподносит жизнь богатому человеку.
– Ты вспоминаешь Таранникова? – спросил Григорий.
Иннокентий с удивлением посмотрел на приятеля: вопрос застал его врасплох. Алексей Таранников перестал для него существовать, едва он покинул квартиру. С прежней жизнью он расстался, как с битой картой. Вот только новую создать пока что еще не удалось.
– Знаешь, нет… Как будто бы его и не было.
– У меня такое же чувство, – хмуро обронил Григорий. – Не к добру это… Ладно, выходим. Приехали!
«Тойота», прибавив скорость, свернула в правый переулок. Пикассо, стараясь не обнаружить себя, держался на значительном расстоянии. В салоне автомобиля было двое: водитель, остроносый худой тип, и недавний гость Шатуна, устроившийся на пассажирском кресле. Похоже, они и мысли не допускали о том, что за ними кто-то увяжется. Не спеша двигались в потоке автомобилей, даже не пытаясь совершить какой-нибудь хитрый маневр или просто перестроиться. Заскучав, Пикассо едва не ткнулся капотом в их багажник. Обошлось без поломок. Скоро «Тойота» подрулила к пятиэтажному панельному дому. Совершенно не таясь, почти одновременно, они вышли из салона. Подождав, пока парни войдут в подъезд, Пикассо устремился следом. Где-то на уровне третьего этажа раздавались их возбужденные голоса – такое настроение случается лишь после того, как сорвешь джекпот!
Интересно, о чем таком они разговаривали с Шатуном?
Вжавшись в стену, Пикассо стал подниматься по ступеням. Хрустнувшая под ногами скорлупа грецкого ореха эхом отозвалась в каждом уголке подъезда. Даже если бы небо обрушилось на землю, то оно не прогремело бы сильнее, чем поломанная скорлупка.
Увлеченные разговором, парни не обратили на звук внимания. Слегка отпрянув от стены, Пикассо увидел, как остроносый что-то энергично доказывал своему приятелю, активно размахивая руками. Прислушавшись, он понял, что речь зашла о деньгах, – назывались невероятные суммы, от которых в горле у Пикассо невольно запершило. Спор вступал в пиковую фазу – громыхни рядом фугас, вряд ли бы они его услышали.
Заглушая скрежет ключа в замочной скважине, басовито гудел гость Шатуна. Наконец дверь открылась, едва скрипнув, и оба прошли в квартиру. Через закрытую дверь глухо прорывались наружу голоса, а потом наступила тишина.
Запомнив номер квартиры, Пикассо вышел во двор и вытащил телефон.
– Слушаю тебя, – раздался глуховатый голос Шатуна.
– Они зашли на Ярославскую, двадцать шесть.
– Тебя не засекли?
– Я же как мышка, – весело отозвался Пикассо.
Шатун, пребывал в благодушном настроении, так что можно было и пошутить.
– Тоже мне мышка, – буркнул Павел. – Вот что, Пикассо, оставайся на месте. Мы скоро подъедем. Мало ли еще куда вздумают отъехать.
– Понял.
– Глаз с них не спускай!
– Не переживай, Шатун, все будет путем.
Не удержавшись, Григорий вновь открыл шкатулку, чтобы уже в который раз полюбоваться на яйцо Фаберже. Расставаться с изделием не хотелось. Видно, подобное чувство испытывал всякий, кто владел такой несравненной вещью. Даже шкатулка, выделанная изнури шелковой гофрированной тканью темно-зеленого переливчатого цвета, выглядела верхом совершенства. В какой-то момент мелькнула бесшабашная мысль: «А что, если оставить яйцо Фаберже у себя!» Но она тотчас утонула в море всевозможных желаний, что сулили деньги, вырученные от продажи артефакта.
– Хорошая штука? – спросил Иннокентий, стоявший за спиной.
Григорий Карасев невольно нахмурился. Разглядывая яйцо Фаберже, он погрузился в сферу прекрасного, на какое-то время позабыв об окружающем мире, и голос, прозвучавший у самого уха, болезненно вернул его в реальность.
– Не то слово! Я вот что подумал. А может, нам припрятать пока это яйцо. Черт его знает, как там может сложиться? Замки в твоей квартире не самые надежные. Ты же сам знаешь, если хорошему домушнику дать «наколку», так он вскроет и не такую дверь.
– Тоже верно. Он за пять минут может бронированную дверь надломить, за это время в подъезде никто и не объявится. В Москве сейчас столько разного рода залетных и гастролеров всех мастей, что просто диву даешься!
– Гробанут и даже не поймешь, кто сделал. И куда ты предлагаешь спрятать? – Григорий критически осмотрел комнату.
Обыкновенная панельная хрущевка, какие в нынешние времена идут под снос. Комната величиной с чулан, и нужно очень постараться, чтобы не ободрать себе плечи. Каждый уголок на виду, просматривался всякий предмет. В комнате не было ничего такого, за что можно зацепиться хотя бы взглядом.
– Лучше спрятать в ванной комнате. Под ванной есть пустое место, замуруем его кирпичами. Кажется, у меня где-то еще и цемент остался.
Поднявшись, Иннокентий прошел на кухню и, громко хлопнув дверцей шкафчика, обрадованно объявил:
– Точно. Есть! Десяток кирпичей вполне хватит. Ну, чего стоишь? – прикрикнул он на приятеля, продолжавшего завороженно взирать на изделие. – Принеси яйцо, только не урони!
Бережно уложив яйцо Фаберже в шкатулку, Григорий завернул ее в толстое полотенце и зашагал в ванную комнату.
Склонившись, Иннокентий высветил зажигалкой дальние углы. Удовлетворенно хмыкнул:
– Отсюда его не так-то просто будет извлечь… Разве только ломом. Ну а если они все-таки надумают ломать, грохоту будет на весь дом! Давай его сюда, – протянул он ладони. Артефакт принял осторожно, как грудное дитя, и, вжавшись в пол, протолкнул шкатулку в самый угол. – Теперь ему никуда отсюда не деться. Чего стоишь? Неси кирпичи, они у меня на балконе стопкой сложены. А я пока раствор замешаю.
С некоторых пор Шатун стал тяготиться одиночеством. Теперь, когда он был один, оно казалось ему страшнее всякой пытки. Пустого трепа он также не переносил, просто нуждался в человеке, с которым можно было бы помолчать на пару. И, кажется, такую женщину удалось отыскать: тридцатилетняя приземистая девка с румянцем во всю щеку и крепкими тренированными в домашней работе руками. Улыбчивая, незлобивая, она умела поднять настроение в самую скверную минуту. И вот сейчас, разглядев в его равнодушном лице какую-то нешуточную заботу, не спешила навязываться с вопросами, а лишь терпеливо дожидалась, когда Шатун снимет с себя пиджак.
Повернувшись к водителю, стоявшему здесь же, в коридоре, Шатун обронил:
– Макар, никуда не уходи. Будь здесь!
– Хорошо.
Клавдия обратила на себя внимание лишь тогда, когда Шатун прошел в комнату и, громко пододвинув к себе стул, присел.
– Паша, тебе принести селедочки?
Клавдия удивительным образом умела предугадывать все его желания. К этому у нее был настоящий талант! Ну откуда она могла знать, что ему сейчас захочется опрокинуть стопочку, закусив ее ядреной норвежской малосолкой! И странное дело, теперь Шатун понимал, что за кусок жирной селедки готов был отдать душу дьяволу.
– Принеси, – согласился он. – И еще…
– Хорошо, принесу, но только маленькую рюмочку, – продолжила Клава.
Шатун невольно усмехнулся: девка не только умна, но еще и чрезвычайно хитра. Сам он не прочь был выпить целый стакан горькой. Мысленно он даже представил, как тонкие прохладные струйки потекут через край, заливая ладони и рукава. Может быть, она и права… Во всем нужна мера. День предстоит длинный. Еще неизвестно, в какую сторону он может повернуть, а голова должна быть здравой.
– Хорошо, давай рюмку.
