– У всех моих одноклассников нехорошая судьба, – сказал Каледин и, не вдаваясь в дальнейшие пояснения, покинул комнату, где лежал Большой Маст. У выхода из дома его ждали Снежин и Вишневецкий. Они встретили его тревожными взглядами, на что Лед ответил:
– Я понимаю, что валить бы надо этого борова, а мы его тянем. Только надо доиграть партию до конца. Завалить его сейчас, когда он все равно мало что соображает и даже не испугается, – рано. Слишком просто, слишком очевидно. Придется поменять планы, раз он сам вот так вывалился на нас, как раненый кабан из леса.
– Я замечаю в тебе привычку выражаться витиевато, – без улыбки сказал Вишневецкий. – Раньше в тебе этого не было.
– Раньше вокруг меня были другие люди, – возразил Каледин. – Они понимают только самое простое: удар ножом. Вот как матерый человечище, Большой Маст. Ладно… Лаша – надежный, так что оставим ему на попечительство. Борис Леонидович, подкинь ему денег. Хотя он не за деньги, конечно, старается…
– Это я заметил, – серьезно ответил Вишневецкий и оглянулся на суетящегося Гогоберидзе.
5
– Я ничего не понимаю, – сказал Розов. – Такое впечатление, что это фальшивка, липа. Следствие по делу об убийстве этих семи чертей-блатарей идет уже почти две недели – и ни сдвинулось, кажется, ни на йоту. То же самое могу сказать и про дело Каледина. Тем более эти два одинаковых перстня так основательно их сцепляют… Как нарочно! Мой замечательный тесть делал вид, что уж он-то точно знает биографию этого Льда, что уж он непременно разберется, а потом поджал хвост и дунул обратно в Москву.
– Ну, ты сам хотел, чтобы он не лез. Я так понял, вы с ним поговорили одну ночь по душам у тебя в кабинете, он высказал, что хотел, вот и все, – произнес эксперт Фомин. – А когда ему пришло в голову, что дело раскручивается этаким страшным маховиком и вот уже может зацепить и его, то быстренько ретировался. Насколько я понимаю, твой Семен Андреевич серьезно дорожит сохранностью своей персоны.
– У меня – другое. Даже не в Лагине дело. Бултыхается в груди этакое обидное, гаденькое чувство. Что мы тут все копошимся, пытаемся работать, выяснять, расследовать, а кто-то стоит над нами и наблюдает, как над схваткой…
– Над схваткой – это акушер, – сказал Фомин.
– Да ну тебя!!! Шутник! Стоит смотрит, как мы мучаемся, время от времени дергает нужные только ему одному ниточки. Накрыл всех колпаком! Подсовывает улики, которые выводят следствие в направлении, заданном не нами! Кукловод, мля! Ох, я с ним поговорил бы! Вот только кто, где, почему? Слишком много вопросов и ни одного ответа. Даже в тех моментах, где вроде бы все ясно, мы ничего не добились. Да, есть отпечатки пальцев Мастодонта, то есть Мастриди, – и где он? Залег. В бойне участвовал Гатагов, в уголовном мире более известный как Гавана, – и где он? Хорошо, если не… в Гаване!
– Далековато…
– До Колымы ненамного ближе, но он у меня туда обязательно попадет! – стиснув зубы, выговорил Ростислав Ростиславович.
– Ты сейчас про Гавану или про этого твоего кукловода?
– Про обоих…
– Ну, не знаю, как про Гатагова, а вот про этого твоего предполагаемого – ну, над схваткой…
– Акушера, как ты выразился, Фома.
– И удачно выразился, между прочим. В общем, этого твоего «акушера» ты минутой раньше расписал так, будто это не человек, а целое надзирающее управление с полубожественными возможностями. В самом деле, Слава – ну не всевидящее же он божество и не товарищ Берия!
– Ну, про товарища Берию ты лучше – поаккуратнее, – спокойно сказал Розов. – А то я через тестя близок к небесам, так что будет откуда падать, и будет ведь больно. Я хотел бы сказать…
Что все-таки хотел сказать следователь Розов, осталось неизвестным, потому что зазвонил телефон, и Ростислав Ростиславович схватил трубку с той энергией, с какой голодный тигр хватает брошенный ему кусок мяса:
– Да!
В трубке коротко брякнул голос:
– Сегодня, поезд Симферополь – Москва. Он уезжает. Не упустите.
– Кто уезжает? – заорал Розов. – Куда уезжает? В Москву? Кто это говорит?.. Кто – это – го….
В трубке несколько мгновений продержалась хрупкая тишина, а потом полились короткие гудки. Следователь Розов выдохнул:
– Ну вот!.. Только помянули, и пожалуйста!..
– Кто звонил?
– А черт его знает! Сдается мне, из этой кодлы, которая вертит нами, как пацан дохлой кошкой… Во сколько уходит поезд Симферополь – Москва? Или их несколько?
– Один раз в день. Кажется, в пятнадцать тридцать.
– Через пятнадцать минут… Надо звонить в Симферопольское управление!
– А кто уезжает?
– Черт, дьявол!.. – заорал Розов, совершенно теряя контроль над собой. Давненько его не видел таким эксперт Фомин.
…Уезжал Мастодонт. Он сам удивился, что вышел из дома Лаши Гогоберидзе не только живым, но и почти здоровым, преобразившимся. За две недели, прошедшие с момента чистки его организма «доктором» Снежиным, он скинул едва ли не тридцать килограммов, похудел; ушла его хваленая залихватская походка – на нее банально не хватало сил. Родная мать, гречанка Мастриди, наверно, не признала бы Мастодонта в этом высоком и сутулом, опирающемся на палочку человеке в очках и шляпе. В сером пиджаке. В сапогах. Одетом безо всякого шика. Вялом. С повисшими щеками и с медленными, как у серьезно переболевшего человека, затухающими движениями.
Очки присоветовал Мастодонту Лед.
– Поезжай, – выговорил он.
– А что это ты вдруг такой добрый? – напоследок спросил уже не очень Большой Маст. – Не добил, а, напротив, выходил?
– Ты себя сам добьешь, – серьезно ответил Лед. – Своей жизнью. Прощай, Юра.
– Прощай, Илья, – тихо ответил вор в законе.
Он сел в купе за полчаса до отправления поезда. Еще никого не было, и Мастодонт, положив на полку свой немудреный скарб, стал смотреть в окно. Заглянул проводник, тут же ушел. Потом вошел попутчик. Мастодонт даже не взглянул на него, а попутчик весело сказал:
– Хорошая компания! До Москвы?
Мастодонт не ответил. Он даже не повернул головы.
– Значит, не до Москвы, – сказал попутчик совершенно иным голосом и, вдруг упав на сиденье рядом с Мастом и обняв его за плечи левой рукой, правой аккуратно всадил в печень длинный нож. – Не до Москвы, – повторил он, – тут останешься…
Мастодонт повернул голову и увидел длинное, смуглое, исхудавшее, заросшее щетиной лицо Джебраила Гатагова. Гавана улыбался. Ничто не удивило Большого Маста ни в этой улыбке, ни в появлении Гаваны в этом купе. Мастодонт просто спросил ровным голосом:
– Кто навел?
– Да какие-то суки, – хрипло сказал Гатагов. – Наверняка из твоих бывших. Подошел какой-то маленький человек и сказал, что ты уезжаешь на таком-то поезде, в таком-то вагоне, в таком-то купе, в такое-то время. Дескать, в Москву, и больше не вернешься. Когда я резонно поинтересовался у этого клоуна, кто он таков и почему в курсе, мне сзади двинули по башке. Аккуратно так, со знанием дела.
