мимо ушей, потому что именно там она черпает свое мрачное вдохновение.
Как достичь счастья в ситуации, когда повсюду «Кремль-брюле» (цитата из программы «Центральное телевидение»), непонятно. Одним из секретов радостно поделился с экрана психолог Владимир Шахиджанян: женщинам следует в летнюю жару снять лифчики. Но и на сей предмет, как все прочие в нашем отечестве, «точка зрения находится в развитии». Не успел Шахиджанян осчастливить лучшую половину человечества, как жара сменилась дождями.
Жизнь как товар
Однажды Александр Кушнер вспомнил, как за несколько лет до перестройки его друг Андрей Смирнов сказал: если бы мне дали на три дня телевидение, то страна совсем изменилась бы. Мечтам замечательного режиссера, увы, не суждено сбыться.
А вот другому Андрею, Малахову, ТВ дали на целые десять лет. И страна действительно изменилась, вследствие чего юбилей программы «Пусть говорят» праздновался как событие национального масштаба. Под «арам-цам-цам» танцующая Россия с помощью телемостов присягала на верность своему любимому пастырю. О характере малаховских перемен свидетельствует его главный успех последнего времени, связанный с Машей Распутиной. В течение двух вечеров певица исповедовалась Малахову о своих взаимоотношениях с взрослой дочерью, которую она иначе как «мразь», «сволочь», «мерзавка» не называла. Благодарная Россия восторженно откликнулась на тандем Распутиной – Малахова – о подобном высочайшем рейтинге правящий тандем может только мечтать.
Вряд ли Первый канал, некогда стыдливо покорившийся заразительной эстетике Валерия Комиссарова, явленной в программах «Моя семья» и «Окна», мог представить, какой оглушительный успех его ждет. Начинали с «Большой стирки», то есть с перетряхивания чужого грязного белья, но вскоре перешли на другой уровень. Через несколько лет передача стала называться «Пусть говорят», и вот тут-то началось ее восхождение. Наступала путинская эра тотальной зачистки. Политическая аналитика в условиях воцарившейся политической идиллии становилась делом маргинальным. Пустеющую нишу принялась стремительно обустраивать беспроигрышная индустрия простых истин – ведь она черпает силы из человеческих слабостей. Тех, кто ринулся в нишу, было много. Но остался один Малахов. Только ему удалось нащупать нерв времени. С одной стороны, передача «Пусть говорят» наследовала, хотя бы на уровне лукавого знака, культовым ток-шоу «Глас народа» и «Свобода слова», павшим жертвами строительства телевертикали. С другой стороны, почувствуйте тонкую филологическую разницу: «Пусть говорят» годится не только для выпускания пара из электората, но и как метафора времени. Да пусть говорят что хотят; как шутили во времена чеченской войны: собака лает, гранатомет идет.
Поначалу Малахов являл собой новый тип ведущего – он одновременно трогателен и смешон, наивен и циничен, слегка капризен и очень серьезен. Андрей старался разнообразить комиссаровский тренд игровым началом, гротеском, иронией и самоиронией. Но чем выше продвигался ведущий по пути рейтинга, тем стремительней менялось его мироощущение – миссионер обернулся мессией. Однажды в программе «Розыгрыш» не подозревающему подвох Малахову предложили стать факелоносцем во время летней Олимпиады. Андрей тотчас почувствовал себя Прометеем. Нужно было видеть, как он старательно и ответственно забегал с факелом взад-вперед…
Телевизионная страна с его легкой руки превратилась в лагерную зону. Именно в лагере тот, кто умеет «тискать роман» (ударение на «о»), пользовался благосклонностью хоть паханов, хоть шушеры- крысятников. Яркие сюжеты питали устные романы, имевшие своей аудиторией многочисленные лагерные бараки разных широт и долгот. Малахов умеет «тискать роман». Его творческое кредо – жизнь как товар, который нужно повыгодней продать, то есть уложить в формат, доступный потребителю. И вот здесь малаховская команда не останавливается ни перед чем. Если, с их точки зрения, целесообразно рассказать о любви беременной русской 11-летней девочки Вали и 18-летнего таджикского юноши Владика, непременно расскажут. Да еще и в удобное для младших школьников время предъявят зрителям чистый эксклюзив: сверхсекретная пленка 1930 года, на которой подробно запечатлены роды 6-летней малышки. Чего мы только не видели у Малахова – и эксгумацию в прямом эфире, и Киркорова в израильской психушке, и роды крупным планом известной фигуристки Марины Анисиной, сопровождаемой супругом Никитой Джигурдой. Цивилизационные коды выходят из моды. Веками человечество табуировало запретные темы, прятало их за эзоповым языком и эвфемизмами. Но грянуло новое тысячелетие, и вот уже отважный Малахов срывает все покровы.
Наш герой тонко чувствует запросы времени, хотя и у него, как у любого творца, есть несколько бродячих сюжетов. Один из них – взаимоотношения Ксении Собчак с Анастасией Волочковой. Наверное, вид Сталина и Ленина на одной скамейке поражал современников меньше, чем всклокоченного Малахова соседство в студии Волочковой и Собчак. Ведь означенные дамы – светские антагонисты, олицетворяющие разные стратегии поведения в шоу-бизнесе. Так и плещется все это лебединое озеро – во взаимных упреках, выяснениях, в смакованиях подробностей.
Впрочем, Малахов – демиург широкого профиля. Ему подвластен как классический стиль (скажем, в разборках с умершими, как это было в случае с Риммой Казаковой и ее сыном-наркоманом), так и постмодернизм (чего стоят курящие коты в студии программы, вмиг затмившие гоголевских говорящих собачек). Но главное призвание ведущего – утешение. Он утешает детей и жен Серова, Видова, Журавлева, Аллу Довлатову; Яна Рудковская только ему живописует свой идеал: он должен быть таким же умным, как Путин, и красивым, как Брэд Питт. А вообще Яна, цитирую, «приложила очень массу усилий, чтобы стать тем, кем я стала». Да и мы, зрители самой духовной страны мира, приложили «очень массу усилий», чтобы заслужить то ТВ, которое мы имеем.
Малахов один делает в идеологическом плане больше, чем весь путинский агитпроп вместе взятый. Он с маниакальностью заядлого поклонника Юнга формирует коллективное бессознательное, переводя стрелки с главного на второстепенное. Лучше всего продаются страхи? Пожалуйста! Этого добра навалом. С завидным постоянством наше отечество поставляет народу разнокалиберные катастрофы. Но о них предпочтительно говорить вскользь – правда чревата социальным взрывом. Гораздо безопасней страхи рукотворные и частные. И тут Малахову нет равных. Обсуждая проект «Последний герой», он отважно идет на крещендо. «А что, ураган никого не смел? – с нотками сожаления спрашивает он у гостей студии. – Есть ли в студии еще кто-то, кроме Наташи, кого укусил скорпион? Есть!» – голос ведущего просто звенит от счастья.
За десять минувших лет ТВ достигло грандиозных успехов в деле оболванивания электората методом упрощения, уплощения реальности; постоянной имитацией жизни; жаждой нескончаемого маскарада. Разумеется, этим занимается не один Малахов, он просто – первый и лучший ученик. В июле все ТВ в едином порыве отправляется в отпуск. Так прежде люди уходили на фронт, а теперь присоединяются к народному фронту. И только Малахов (да еще его бледная тень, программа «Прямой эфир») остаются на передовой. Это тот участок борьбы за умы, который нельзя, особенно в преддверии выборов, оставить ни на минуту.
Когда-то Андрей Малахов в одной из программ истерически кричал, поднося ко рту живого таракана: «Я ради рейтинга готов на все». Вот с таким перспективным слоганом и с живым тараканом у рта он останется с нами еще как минимум на два президентских срока.
Ребята, вы чего?
Лучезарную картинку приезда Владимира Путина на Селигер портил Василий Якеменко – напряженный, зажатый, весь в черном, на национального лидера взирает с нескрываемым страхом. Совсем другое дело – вольный художник Федор Бондарчук. Сидит на встрече высокого гостя с селигерской молодежью рядом с самим премьер-министром и не скрывает скуки, смотрит по сторонам, любовно оглаживает собственную ногу. Но как только прозвучал вопрос об отношении к критике со стороны политических оппонентов, Бондарчук сразу ожил, встрепенулся. «Вот известный фильм, помнишь? – обратился к нему Владимир Владимирович. – Тьфу на вас! Тьфу на вас еще раз!»
Подробнейшие кадры селигерского вояжа наводят на мысль о том, что империи и режимы гибнут не столько от политических и экономических неурядиц, сколько от утраты стиля. Бесстильность ускоряет финал. Так случилось в начале ХХ века с династией Романовых, так произошло ближе к концу столетия с
