Шереметьево-2, она тоже провожала. Не знаю, сумел ли я ответить на твой вопрос.
Воспользовавшись тем, что Дана вышла, гость с птичьим лицом подсел к Жене.
— Это? — переспросила она, ловя в ладонь миниатюрное яичко на цепочке. — Нет, не писанка, тут посложнее будет. Разваривается картон, потом добавляется гипс, клей, все это формуется, грунтуется… да вам это не интересно.
— Ну почему. Когда вы заглянете ко мне в мастерскую… Вы ведь еще не уезжаете?
— Почему вы так решили? — насторожилась она.
— Мысли красивых женщин просвечивают, как косточки в винограде.
Женя рассмеялась:
— Вы телепат или просто дамский угодник?
— Как это у вас говорят: рыбак рыбака видит издалека.
— Рыбака? — нахмурилась она. — Это тоже комплимент?
— Скорее, профессиональное наблюдение.
— Хм. И что же еще вам удалось рассмотреть?..
В этот момент вернулась Дана с новой папкой рисунков, а тем временем Федоров разложил перед другом свадебные фотографии.
Утром Женю разбудил звонок. Федоров, собиравшийся уходить, снял трубку.
— Я слушаю… Вы для своих шуточек другое время не могли выбрать? — он шваркнул трубку на рычаг.
— Что сказали? — Женя постаралась спросить как можно более равнодушно.
— Молчат. Гостиница! Каждый развлекается, как умеет. Может, он хотел помолчать с тобой? Ладно, я побежал. Ты спи, вернусь — разбужу.
Какой уж тут сон! Но и сидеть как на привязи тоже было выше ее сил. Она быстро оделась, проверила деньги. На этот раз в холле, слава богу, никаких сюрпризов. Она протянула ключ портье.
— Тут вам пакет, — портье подал ей большой конверт.
Она с недоумением его вскрыла. Это был «Ракурс», тот самый альбом. По инерции она перевернула несколько страниц — статуэтки из эбонита, мебель эпохи испанского барокко, картины Ватто… из альбома выпал листок. Она подняла его и, не очень вдумываясь в текст, прочла вслух:
— «Вот и обещанный подарок, теперь слово за тобой. Мы сами тебе скажем, где и когда, но если не терпится, то вот адрес…» — Женя встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться. — «…улица Дружбы народов 12, кв. 40…»
— Отсюда недалеко, — заметил портье.
Она поглядела на него, словно не узнавая, и дочитала:
— «Привет супругу».
Рука скомкала тетрадный листок, пока глаза искали, куда бы выбросить эту мерзость.
На рынке она приценилась к гранату — надрезанный, он лежал в лужице собственной крови, замечательно сочетаясь с гроздью сочно-зеленого, брызжущего здоровьем винограда, хоть сейчас на полотно какого-нибудь «малого голландца».
— Сколько?
— Шесть.
— Дороговато.
Неожиданно рядом с ней кто-то насмешливо произнес:
— Мы за ценой не постоим.
Она подняла голову и увидела Флипа, который отсчитывал деньги. Женя попятилась, а затем быстрым шагом, стараясь не бежать, пошла прочь, успев услышать вдогонку:
— Ты извини, сегодня, наверно, не получится.
Пока шло пленарное заседание офтальмологов, Федоров вел в кулуарах охоту на «сачков». Народ здесь был скучающий, праздный, и от этих постных лиц у него самого сводило скулы. Выкроив минутку, он позвонил в гостиницу:
— Как делишки, пуделишки?
— Ты скоро? — Женя не приняла его шутливого тона.
— Как только, так сразу. Ты там смотри не бузи!
В перерыве между заседаниями он протолкался к стенду, где похожий на подростка репортер отлавливал ученых, как отбившихся от стада овец.
— Господин Ван Эльст, ваши первые впечатления?
— О! Я жду результат перестройка, особенно балет!
— Вам не нравится наш балет?
— Грандиоз!
Здоровяк бельгиец вдруг оторвал мальчишку от пола и, крутанув в воздухе, поставил его на место к восторгу своих коллег. Придя в себя от легкого шока и на всякий случай проверив состояние ширинки, смельчак снова ринулся в бой.
— Мистер Зейберлиньш? Что вы можете сказать о происходящих в нашей стране переменах?
— Если вы станете завтракать в обед, вы очень скоро испортите себе желудки, — желчный старик отошел с легким полупоклоном.
Федоров приобнял собрата:
— Куй, Вася, куй!
Паренек дернулся, выпалил зло:
— Сам-то, щелк-пощелк. Небось не отказался, на халяву-то!
— Золотые слова. — Федоров, не теряя времени даром, прокладывал себе дорогу к буфету.
Заморив червячка, он позвонил жене:
— Дженни, ты там пообедай без меня.
— Ты еще долго?
— Закругляемся. У тебя все хорошо?
Она взглянула на стол, где лежал злополучный альбом.
— Лучше некуда.
Он пропустил иронию мимо ушей:
— Вот и отлично. Никуда не отлучайся, тебе должны позвонить из Кремля.
— Леша, мне надо поговорить…
Но он уже повесил трубку. Двумя часами позже он сидел в битком набитом баре с коллегами- журналистами. Выпита была та русская мера, когда «старик» начинает заменять все прочие формы обращения, а связность речи перестает быть определяющим элементом, с лихвой компенсируясь душевным порывом.
— Люсь, ты чего, говорю? Мы ж с ней учились в одном классе, ну! Ну пустил старого товарища переночевать…
— Старого товарища?
— А кто ж она мне?
— Ну, ты даешь стране угля!
— По-твоему, я жене должен был, «знаешь, Люся, мы тут с моей, ты ее не знаешь», и дальше со всеми остановками?
— Sorry, — Федоров зацепил кого-то стулом и, загодя трезвея, выбрал кратчайший путь к автомату.
Надо же, телефон гостиницы вылетел из головы! Он лазил по карманам в поисках номера, потом вспомнил, что записал его на карточке, а карточку для надежности спрятал в чехол с «лейкой».
— Алло! — словно со сна вскрикнула на том конце Женя.
— Ты спишь, девочка моя?
Последовала затяжная пауза, которую англичане зовут беременной.
— Ты, кажется, спутал меня с кем-то из своих подружек.
— Жень! — обиделся он. — Мы же тут… — прикрывая трубку ладонью, он покосился на чокающихся
