— А зачем, спрашивается, она в нее садится?
— Ну, в таком состоянии…
— Коля, дружочек, тут не за что зацепиться. Что он на квартире женился — недоказуемо. А за неисправные тормоза, окромя штрафа, с него, как говорится, и взять…
— Николай Николаевич, вы Ламброзо читали?
— Ну допустим.
— По внешности можно определить предрасположенность человека к преступлению. Я как увидел вашего Федорова, так сразу понял: тут только копни!
— Ну копай, копай.
— Я думал, вы как следователь…
— Мне, Коленька, главное проследовать на пенсию, а ты мне предлагаешь поиграть с тобой в сыщиков-разбойников.
Расстроенный Брянцев обедал с молодыми ребятами из угрозыска. У него в ушах звучало это ласковое «Коленька», а рука сама тянулась к еще не выданному табельному оружию.
— Картины он ей хотел показать! Я вам левой ногой лучше нарисую. Там кроме икон и смотреть не на что.
— Как, ты сказал, этого Юриса фамилия?
— Мец.
— Полгода назад проходил он у нас.
— Что-то осталось? — глаза у Коли загорелись, как у собаки Баскервилей.
— Объяснение, кажется, взяли. Сам он был вроде чистый. Продали дурачку краденые иконы. В другой раз умнее будет.
Допрос шел как по писаному. Брянцев вошел в роль борзой, взявшей след. У него даже ноздри трепетали от возбуждения.
— Итак, вы случайно оказались свидетелем того, как неизвестный предлагал ей французский альбом. А на следующий день, опять-таки случайно, познакомились с ней в доме приятеля-художника.
Юрис опустил голову, а Брянцев продолжал:
— А наутро, с благословения мужа, вы повезли пострадавшую к себе в мастерскую. Еще одна случайность. Не много ли? Расскажите, о чем вы с ней говорили в машине.
— Я спросил: «Что, поссорились со своим Федоровым?»
— А заметно было? — Пинкертон сделал стойку.
— Да, она была такая несчастная, что хотелось ее… нет, я не в этом смысле, а просто по- человечески…
— Может, это она сказала, что поссорилась с мужем, а вы и подумали: «Заметно»?
— Не помню… может быть. Я еще сказал, что зря она так с ним носится. «Мягко стелет — жестко спать будет». Пошутил так.
— Если я правильно понял вашу шутку, Федоров произвел на вас впечатление человека, который на добро ответит злом.
— Не совсем… я…
— И, между прочим, не ошиблись. Чего не скажешь об этой вашей истории, — он помахал в воздухе несвежим листком, — с крадеными иконами. Кстати, иконы у вас в мастерской меня впечатлили, ну да об этом мы как-нибудь в другой раз. Подпишите.
Юрис был так огорошен тем, что вдруг всплыл этот вроде бы давно забытый эпизод, что не глядя подмахнул протокол допроса.
Дана ушла спать в комнату для гостей, предоставив супружескую кровать в распоряжение мужчин. Пошел четвертый час ночи, у Владаса слипались глаза, но Алексей все не умолкал:
— …а Новый год мы встречали в Щелыково. Бывшая усадьба Островского, знаешь? Играли в шарады. Мы с Женькой оказались в разных командах. Они ушли в другую комнату и долго там священнодействовали, мы уже в стенку им стучали. И вот входят: Женя до пояса голая, а за ней свита… остановились и молчат. И мы молчим. Зрелище было, скажу я тебе. Так и не отгадали. Ты спишь?
— Нет, что ты, — встрепенулся Владас.
— Знаешь, что она показала?
— Голая леди? Здорово.
— А утром она меня растолкала: «Пошли на лыжах!» Восемь утра, после новогоднего загула! Там есть просека до Покровского, деревня такая… ели до бровей в снегу, палкой заденешь — обвал, лыжня скрипит, точно ее забыли смазать. Вышли к заброшенной церквушке, забрались наверх… внутри голо, окна повыбиты, в углах сугробы. Ну и на стенах художества — все как полагается. А мы с ней… — он вдруг осекся.
Владас приподнялся на локте, нашаривая в темноте спички.
— Не надо, Леша, слышишь?
Они молча лежали, курили. Это был тот случай, когда двое мужчин умеют как-то по-особенному смолить на пару в четвертом часу ночи.
Игорь стоял перед витриной книжного магазина и никак не мог заставить себя войти. Это значило бы разрушить надежду, окончательно потерять ту, которую он себе придумал. А люди входили и выходили, поглядывая на него с любопытством, и он при этом испытывал смешанное чувство неловкости и гордости, как будто красивая девушка назначила ему здесь свидание. Да ведь это почти так и было: он дожидался Женю.
— Ну, что там у тебя? — Н. Н. снисходительно смотрел на своего тезку. — Что-то накопал, по глазам вижу.
— Значится так, — начал «под Жеглова» Коля. — В машине она призналась Юрису, что ее брак с Федоровым был с самого начала каким-то несерьезным (ее слова), только поняла она это уже потом. — На стол лег протокол допроса. — Что Федоров искал понимания на стороне, показала девица не самых строгих правил в баре гостиницы «Центральная».
— Даже так? — трудно сказать, чему больше удивился пожилой следователь: аморальному ли поведению подозреваемого или служебному рвению стажера.
— Факт особенно красноречивый, если вспомнить, что Федоровы были женаты каких-то полгода.
На стол легла вторая бумага, которую Н. Н. пробежал глазами.
— Все?
— Помните порез на ладони у пострадавшей? Импортным пластырем заклеенный?
— Ну?
— Наутро после аварии из корзинки у них в номере коридорная высыпала осколки разбитого стакана.
— Вот как.
— А на ковре, — Коля как бы задумался, — на ковре кое-где осталась кровь.
— Да ты, я вижу, зря время не терял.
— Так точно, не терял, — от похвалы Брянцев зарделся как барышня. — Этот след я сейчас прорабатываю.
— Все это очень интересно, и как читателя, Коля, ты меня заинтриговал. И все ж таки этого мало, чтобы предъявить ему обвинение. Так что с подпиской о невыезде мы с тобой, Коленька, погорячились. И негативчики придется ему вернуть.
— Мало, говорите?
— Мало, мой колокольчик.
Брянцев глубоко вздохнул и положил перед следователем еще одну бумагу.
— А это что?
— Швейцар в гостинице. Около часу дня, то есть за два часа до того, как потерпевшая села в машину с неисправными тормозами, швейцар видел, как Федоров ковырялся в «Жигулях».
— Так?
