Над головой качались верхушки деревьев. Сами деревья – высокие, величественные. Мощные корни выступали из земли. Нет лучшего скульптора, чем природа.
Воздух напоен хвоей. Дышишь, будто пьешь воду из родника. Его московская мастерская стояла на Садовом кольце. Шум и выхлопные газы – как в открытом цеху. Невозможно открыть окно.
– Не хочется уходить, – сознался Зверев.
– А вы не уходите, – отозвалась Ада. – Оставайтесь.
Зверев остался.
Как-то само собой разумелось, что он остался у Ады навсегда. Как картина на стене. И невозможно себе представить, что когда-то его не было.
Когда складывается – складывается сразу. Или – никогда.
Обошлись без пышных слов. Предложение руки и сердца сделала судьба.
Первое время Зверев был счастлив все двадцать четыре часа. Счастье было ярким и настойчивым, как жара в июле. Потом жара сошла, установилась ровная душевная погода, как тихая музыка за стеной.
В этот период Зверев работал как никогда.
Ада перестроила чердак, сделала там мастерскую, чтобы в доме не воняло красками. Мансарда получилась – стильная, деревянная, не хуже парижской. В крыше – окно. В окне облака.
Можно задуматься, устремив глаза в небо. Ничто земное не отвлекает и не оттягивает.
Ариадна каждый день уезжала по делам. Увозила с собой воздух. Без нее не дышалось. Но вот она приезжала. Он слышал, как хлопала во дворе дверца машины, и его пронзала мгновенная радость. Он спускался вниз, стараясь не показывать эту мальчишескую радость, но Ада видела и то и другое: и радость, и сдержанность. И сама отвечала тем же. Она была счастлива, что возвращается не в пустой дом. Ее ждут и ей рады. И ждет не какой-то «блин», а человек-праздник. Все, что он говорил, всегда было значительно и интересно. Общаться с интересным человеком – это не меньше, чем есть качественную еду. Общение – это и есть еда, только духовная.
Они давали друг другу то, что не хватало каждому.
И было невозможно себе представить, что еще совсем недавно они не знали друг друга и жили каждый сам по себе.
По вечерам вместе смотрели телевизор, привалившись друг к дружке. Комментировали. Им нравилось одно и то же и не нравилось одно и то же.
У Вознесенского есть строчки: «Ты поставила лучшие годы, я – талант». Годы Ариадны не были лучшими. Но женские силы играли в ней не убывая. Она чувствовала себя молодой. И Зверев совершенно не помнил о своем возрасте.
Забегала Мирка. Смотрела на сладкую парочку. Спрашивала с издевкой:
– Ну что, поздняя любовь?
– Любовь не бывает поздняя или ранняя, – возражала Ада. – Просто она есть или нет.
– Взрослая любовь, – уточнял Зверев.
Мирка завидовала. У Ады было три мужа, а у нее – ни одного.
– Жаль, что мало осталось, – вздыхала Мирка.
– В каком смысле? – напряглась Ада.
– В том смысле, что финишируем. Мы же не будем жить триста лет, как черепахи.
– В Японии продолжительность жизни девяносто лет.
– Они едят рис и морепродукты, – напомнила Мирка.
– И мы тоже будем есть рис и креветки. Так что у Валюсика впереди еще двадцать пять лет.
Зверев помолчал, потом сказал:
– Но ведь это так мало…
В прежние времена Зверев не дорожил жизнью. Ему было нечего терять. А сейчас – есть что терять. Сейчас ему дорог каждый день и каждая минута.
Страшно умирать – вот расплата за позднюю любовь.
Ариадна взяла дела Зверева в свои руки. Стала вести переговоры с заказчиками и галеристами.
Зверев как бизнесмен – круглый нуль. Заказчики сразу видели, что его можно объехать на хромой козе. Заказчики называли свою цену. Ада прибавляла нуль. Увеличивала в десять раз. При этом ее лицо было спокойным и бесстрастным, как будто речь шла не о деньгах, а о погоде за окном.
Дела Зверева пошли в гору.
Впереди обозначились большие перспективы. Возраст имеет значение для балетных и цирковых, а у скульпторов – длинный век. Они живут и работают до упора.
Ариадна настояла на машине. Зверев сопротивлялся. Он никогда не водил. Ему казалось: он бездарен по этой части, обязательно разобьет машину и себя и, не дай Бог, угробит чью-то жизнь. Но Ада сказала: сможешь. И он смог. И оказалось, что с машиной – совсем иная жизнь. Другой уровень свободы. И было непонятно – как он жил без машины и без Ады.
Он звал ее Дуся – производное от Адуси.
Она – Дуся, он – Валюсик. Иногда – Валентино, на итальянский лад.
Они никогда не сюсюкали на людях, но при Мирке случалось.
– Слушай, Дуся, – не выдержала Мирка. – Вот ты любила кагэбэшника, а сейчас любишь правозащитника. Тот был Пусик, а этот Валюсик.
– И что?
– Как это понимать?
– Я любила и люблю не функцию, а человека. Мужчину. Мужика, если хочешь.
– А принципы?
– От принципов детей не бывает. Дети родятся от любви.
– Ты как чеховская Душечка: мы с Ваничкой, мы с Васичкой…
– Но ведь не одновременно. Сначала с Ваничкой, потом с Васичкой.
Сверху спустился Зверев в клетчатой рубашке. От него пахло красками.
– О чем базарим? – весело спросил Зверев.
– Насчет чеховской Душечки, – сказала Ада.
– Я обожаю Душечку, – поделился Зверев. – Надо будет ее написать.
– А Ленин ее презирал, – напомнила Мирка. – Говорил: душечка Троцкий.
– «Иудушка Троцкий», – поправил Зверев. – А Душечка Потресов, меньшевик.
– А ты откуда знаешь? – удивилась Ада.
– Ленин в своих политических целях мог извратить все, что угодно. Он был фанатик революции, а Душечка тут ни при чем. У Душечки был главный женский талант – талант любви.
– На что ты намекаешь? – насторожилась Мирка.
– Ни на что не намекаю. Прямо говорю.
Мирка обиделась. Получалось: у Ады есть талант, а у нее нет. Унизил, как Ленин Душечку. Свинья. Она породила этот союз: Дуся-Валюся, но ей никто не воздал должное. Хоть бы «спасибо» сказали. Хоть бы шаль подарили…
Старосельский праздновал день рождения. Круглая дата. Юбилей.
Ариадна получила личное приглашение. Не пойти было невозможно. Собирались друзья Леона, их семьи. Это были и ее личные друзья.
– Пойдем вместе, – приказала Ариадна. – Женщине неприлично приходить без мужчины.
– Ты вдова. Тебе как раз неприлично появляться с мужчиной.
– Сколько можно скрывать и прятаться? Я должна тебя предъявить…
В ресторан пришли вместе.
Приглашенных собралось человек сто. У всей сотни вытянулись лица. Ожидали, что Ада явится одна и в черном. А она явилась – яркая, помолодевшая, с правозащитником – «человеком не нашего круга». Сейчас, правда, другие времена, все круги перемешались, и все же… Года не прошло, у покойного пятки не успели остынуть, а она уже перекрестилась в другую веру, изменила всем сразу.
Мужчины насупились, подозрительно смотрели на своих жен. Их (мужчин) постигнет та же участь в недалеком будущем. Рога посмертно.
