гласил, что Шахиншах Дараявауш, третий с таким именем, арий из ариев, друг правды и справедливости, милостью Ахура Мазды властитель Парсы, Вавилонии, Бактрии, Согдианы, Египта, Финикии, Лидии, Мидии, Фригии и прочая и прочая, назначает Мемнона-родосца караном Малой Азии до Тавра с полномочиями вести войну, вершить власть и суд. Все военачальники и шахрабы Мизии, Лидии, Фригии, Карии и Памфилии должны подчиняться Мемнону, помогая ему во всем.
Фарнабаз, если что и собирался сказать, все слова растерял.
– Будет, как я решу, Фарнабаз. А я решил защищать Милет.
Эфес напоминал котел с кипящей водой. Крышка подрагивала все сильнее, выпуская пар, и грозила в скором времени улететь. В таком состоянии город пребывал уже несколько месяцев, с тех пор, как сюда прибежал родосец с остатками побитого войска сатрапов. Уже не первое десятилетие эфесцы жили под пятой тирана Сирфака. Жалкий вид людей Мемнона вселил в души многих надежду, что с помощью Александра удастся сбросить персидское ярмо. Несколько дней миновали в ожесточенных уличных стычках демократов и олигархии, но потом пришло запоздалое известие о гибели царя и сторонники Сирфака воспряли духом. Лидеры народной партии были схвачены, многие казнены.
На некоторое время в городе наступило затишье. Об оставшихся в Азии македонянах ничего не было слышно, зато с запада приходила новость за новостью, одна удивительнее другой. Сначала Мемнон порадовался междоусобице в Македонии, потом огорчился, что она так быстро закончилась. Родосец встречался со спартанцем Агисом и эвбейцем Харидемом, обсуждал с ними планы войны против Антипатра. Месяц назад пришло сообщение о разгроме македонян при Фермопилах, но радость оказалась разбавлена изрядным привкусом горечи: одновременно пришли вести с севера, Антигон без боя взял Даскилий, оставленный гарнизоном.
Сначала Мемнон не слишком переживал, но поскольку стратегом был опытным, то заранее озаботился рассылкой лазутчиков. Их донесения ввергли родосца в беспокойство. Антигон каким-то образом увеличил свое войско и шел на юг. Не просто шел – летел под лозунгом освобождения Ионии от персов. Дескать, священная идея Ификрата и Филиппа должна быть воплощена и неважно, как зовут полководца, исполняющего заветы великих.
Н-да… «Все остается без изменений, поменялось лишь имя царя!» Живучи, твари и упрямы. Задумаешься тут.
Один за другим небольшие города сдавались македонянам. В Эфесе снова зашевелилась чернь и опять начались уличные столкновения. Проклятье, эти ублюдки, не имеющие даже доброго оружия, дерутся всяким дубьем, будто сами боги на их стороне!
Великий царь подкреплений все не шлет, ограничился указом, наделившим Мемнона исключительными полномочиями. При этом Дарий на всякий случай оставил при дворе жену родосца, Барсину, чтобы у новоиспеченного карана Малой Азии мысли текли в нужном направлении.
Наступила осень, а с ней в Эгеиду ворвались холодные ветра. Посейдон на них сердился и буйствовал, отчего крутобокие торговые парусники мотало по свинцовым волнам, как ореховую скорлупу. Длинные, плоскодонные боевые корабли, выйдя в такую погоду в море, рисковали зачерпнуть бортом через отверстия для весел нижнего ряда, которые приходилось закрывать кожаными заплатами. Гребцов двух верхних рядов, сидящих в коробах-транах вдоль бортов, ежеминутно обдавало холодными солеными валами, грозящими опрокинуть триеру. Корабль то взмывал вверх, подставляя борта холодному дыханию Борея, то срывался вниз с крутого гребня, проваливаясь в пучину. А если Посейдон подхватывал триеру двумя пальцами, за нос и корму, душа моряков уходила в пятки от страшного стона, который издавал корабельный киль, трещавший от напряжения.
Только самоубийца сейчас выйдет в море на триере-афракте, низко сидящей, открывавшей свои обнаженные ребра всем ветрам и волнам. Это все равно, что пускаться в плавание на плетеной корзине. Немалую долю в эллинских военных флотах до сих пор составляли именно афракты, ибо отличались дешевизной и быстротой постройки.
Персидский флот, безраздельно властвовавший в море, состоял в основе своей из финикийских кораблей, более приспособленных для дальних всепогодных переходов, но и он готовился встать на зимовку. Автофрадат выбирал гавани. Хотя у него четыреста триер и двадцать тысяч воинов, помогать Мемнону он не спешил, склонялся к приуменьшению опасности на суше. Его больше беспокоил македонский флот, который хоть и значительно уступал в численности персидскому, головной боли вполне мог прибавить.
В сложившейся ситуации родосец выводил гарнизоны отовсюду, собирая силы в кулак. Несколько лет назад ему вместе с покойным братом Ментором довелось пожить при дворе Филиппа, когда братья и их друг-родственник Артабаз неудачно пытались немного побунтовать против Великого царя и вынуждены были спасаться бегством. В Пелле Мемнон свел знакомство со многими военачальниками македонян, в том числе и с Антигоном. Родосец знал, что его противник опытен, умен, но предсказуем, в отличие от Александра. Стратег не станет распылять свои весьма небольшие силы и нанесет удар в одном месте. Оба полководца оказались в схожей ситуации: и тот и другой оставили без защиты несколько городов. Это обстоятельство играло бы на руку Мемнону, ибо он имел флот для перемещения войск в тыл противнику, однако, как раз сейчас подобные маневры невозможны, так что преимущество пропадет впустую. В выигрыше, таким образом, македонянин: родосцу еще надо поскрести по сусекам, стягивая войска к Милету.
Все бы ничего, но бунты ионийцев придают Антигону сил, к тому же придется оставить без защиты Сарды. Одно успокаивает – македонянин, по сообщениям лазутчиков, идет вдоль побережья, не рискует соваться вглубь страны.
Знать бы Мемнону, что он балансирует на острие ножа, ибо помимо «предсказуемого» голоса Антигона, мысли в палатке стратега звучали довольно неожиданные. В духе покойного царя:
– Надо брать Сарды, – упорствовал Птолемей, – в первую очередь. Как ты не понимаешь?! Деньги решают все! Появившись с лидийской казной на Тенаре, мы удвоим, утроим нашу численность!
– Допустим, – лицо Антигона оставалось бесстрастным уже битый час. Как ни старался Лагид расшевелить стратега, какие только доводы ни приводил, того ничто не прошибало. Он давно уже принял решение и, терпеливо отбиваясь от эмоциональных наскоков Птолемея, лишь убеждался в его правильности, – допустим, Сарды мы возьмем. Забудем пока, что акрополь Сард стоит на отвесной скале, город окружен тройной стеной и имеет репутацию неприступного. Сейчас я не буду спрашивать тебя, какую стратигему ты измыслишь, чтобы осуществить свою идею. Пусть, мы взяли Сарды. Дальше что?
– Дальше надо плыть на Тенар и вербовать наемников, – Птолемей уже не помнил, в который раз он повторяет эти слова, но начинал чувствовать себя бараном, ополчившимся на дубовые ворота.
– И ты уверен, что лидийскую казну персы не вывезут?
Птолемей всплеснул руками.
– С чего бы им ее вывозить? Кого бояться? Нас?
– Ты сам себе противоречишь, рассказывая мне, как легко мы возьмем Сарды, и в то же время утверждаешь, что мы слабы, персы нас не боятся. Не вижу логики.
– Ничего подобного, логика железная. То, как видят ситуацию они, а они, я уверен, уже подсчитали, сколько нас тут осталось, не имеет ничего общего с тем, как вижу ее я.
Антигон усмехнулся.
– Ты их мысли прочитал?
– Зевс не наградил таким талантом, – огрызнулся Птолемей.
– Хорошо-хорошо, – поспешил успокоить закипающего Лагида стратег, – как видишь ситуацию ты?
Птолемей, нервно описывавший круги по шатру, подошел к столу, за которым сидели Антигон, Пердикка и Гарпал. Стол застелен картой Малой Азии. Лагид быстро отыскал глазами Сарды, и положил на изображение города серебряную монету, которую только что крутил пальцами.
– Я уверен, что гарнизон, не больше тысячи.
– Уверен он… – усмехнулся Пердикка.
– А скорее всего и того меньше, – Лагид пропустил замечание мимо ушей.
