вовсе одеревенел. Клеопатра лишь снисходительно посмеялась.
Потянулись дни томительного ожидания. Царицу холили, лелеяли, пылинки сдували. И вдруг молния среди нетронутой синевы: брат мертв…
Что бы с ней могло статься, если бы они были близки, как настоящие брат с сестрой? Впору было бы сразу за две жизни беспокоиться начать. А так, метнулись пальцы к губам, расширились глаза, да сухими остались. Александр и без того заботой окружил, а тут и вовсе одну ни на минуту не оставлял.
Вскоре ожидание разрешилось младенческим криком. Мальчик, Неоптолем, в честь деда названный, родился здоровым. Весь мир для Клеопатры убрался в тень, а его место занял сын. И все было бы хорошо, если бы в Додону не пожаловала, злющая на всё и вся, мать.
После гибели сына, единственного боготворимого ею и, как она думала, любимого человека, Олимпиада, не поладив с Антипатром, приехала в Эпир к дочери и брату. Для Клеопатры настали черные времена. Хорошо вдалеке быть храброй, продумывать дерзкие ответы. При встрече с матерью, у молодой царицы подкосились ноги. Она так и не смогла ни в чем возразить, сбивчивое лепетание застревало в горле под пристальным властным взглядом. И вот результат: сын, больше жизни любимый, обожаемый мальчик, плачет у нее на руках…
Царица зябко поежилась, обхватила руками обнаженные плечи. Неодетая выскочила на воздух. Холодно, но внутрь, в обогретую жаровнями на треногах комнату возвращаться Клеопатра не торопилась. Вздохнула полной грудью обжигающий легкие воздух, в котором поблескивали еле заметные глазу искорки. Как бы фонтан-то во внутреннем дворике не замерз.
Эта зима выдалась многоснежной. Перевалы в горах завалило, не проехать, не пройти. Здесь все иное. Пелла стоит на равнине, и снег там землю укрывает раз в пятьдесят лет. Чаще бывает, что навалит за ночь, но не долежит покрывало до следующего полудня. Зима дождливая, слякотная. От Пеллы далеко до гор Верхней Македонии, а здесь, в Эпире, куда не кинь взгляд, в заснеженный хребет упрешься.
Клеопатра не горевала по просторам Эмафии, горы завораживали ее, притягивали взор. И люди здесь совсем иные, гордые, сильные. Повадками на линкестийцев похожи. Как и у тех, под тонким, едва заметным эллинским налетом, дремлет не изжитая еще горская варварская страсть.
При дворе Филиппа, Александра Эпирского не спешили воспринимать всерьез. Он представлялся македонской знати человеком мирным, неопытным, а оттого слабым. Эпир давно не вел больших войн, жители его не спешили высовываться за пределы своего орлиного гнезда. Однако когда Олимпиада с сыном, вконец рассорившись с Филиппом, бежали, одна в Эпир, другой в Иллирию, и молосский царь, решив поддержать сестру, принялся бряцать оружием, Филипп, нет, не испугался, конечно, но и не отмахнулся от угрозы. Не свалил на Антипатра, разрешил конфликт сам. Перед походом в Азию, ему совсем не улыбалось поиметь на границах враждебно настроенную змею. Вот кого-кого, а жену свою Филипп знал хорошо. Что бы ни говорили злые языки про их давно холодную постель, как ни сторонился царь Олимпиады, но, как опытный стратег, предпочитал знать о враге намного больше, чем тот позволяет. И, хотя его приближенные частенько отпускали пренебрежительные высказывания об эпирском царе, его Филипп тоже оценил по достоинству. Эпир был успокоен династическим браком. Македонский царь разрешил возвратиться Олимпиаде, встретил ее, как царицу, помирился с сыном.
Нет ничего страшнее, злопамятнее оскорбленного горца, это Клеопатра хорошо затвердила, прожив здесь два года. Быстро поняла, что ее муж и царь не безвольная кукла, как считали македоняне, и игрушкой в руках более могущественных людей не станет. Он мужчина и воин. Вот только от матери он ее не мог защитить, ибо очень любил сестру и не в силах был разорваться между двумя дорогими его сердцу женщинами. Да ему и в голову подобное не приходило, ведь он мужчина, а они часто не способны разглядеть многих вещей, что только женщины видят и чувствуют. Вот и Александр не ощущал, как дрожит ладонь жены в его руке, в присутствии Олимпиады.
Клеопатра совсем окоченела. Кристально-чистый горный эфир пьянил сильнее неразбавленного вина, что довелось ей как-то попробовать, в шутку уболтав мужа. Она уже собиралась вернуться, как взгляд ее невольно скользнул по ложбине между горой Томар, у подножия которой раскинулась священная дубовая роща Додонского Зевса, и соседней. Царский дворец стоит на возвышении и выстроен так, что с балкона гинекея окрестности хорошо видны не меньше чем на десять стадий. Клеопатра часто бывала здесь, разглядывая склоны гор. Разгоняла скуку во время вынужденного зимнего затворничества. На белом фоне даже олень, выйди он на опушку священной рощи, виден отлично, а уж пушистая огневка-лиса и подавно. Редко звери подходят так близко к человеческому жилью, а потому увидеть их отсюда, прямо с балкона – особая радость. Вот и сейчас зоркие молодые глаза Клеопатры разглядели на снегу медленно приближающуюся темную точку. Еще одну. И еще. По дороге, ведущей в эпирскую Халкиду, шли люди. Много людей. Их число прирастало десятками, сотнями, выходящими одна за другой из-за поворота дороги, петляющей у подножий горных отрогов.
Не только у царицы острый глаз – протяжно затрубил рог. В комнате заплакал проснувшийся Неоптолем и Клеопатра поспешила к его колыбели. Не ее дело печься о приближающемся войске, то мужчин забота, а у нее поважнее занятия есть.
Предание гласило, что именно в Эпире обосновались, спасшиеся во время Великого потопа, Девкалион и Пирра, от которых пошло новое поколение людей. Много веков спустя, Неоптолем, сын Ахилла, величайшего героя, явился сюда во главе своего племени, захватил страну и положил начало царской династии Пирридов. Род его именовался так потому, что рыжий Неоптолем звался в детстве Пирром[16]. К тому же одного из своих сыновей, рожденных от Ланассы, правнучки Геракла, он назвал этим именем.
Следующие поколения Пирридов впали в варварство и утратили единовластие над Эпиром. В стране соперничали несколько племен: молоссы, феспроты, афаманы, хаоны, долопы и тимфеи. Долгое время сильнейшими считались хаоны. Они жили на северной границе Эпира, соприкасаясь с иллирийцами, и вели с ними постоянную войну.
Так продолжалось до греко-персидских войн, после которых племя молоссов и род Пирридов вновь принялись, шаг за шагом, возвращать себе утраченное влияние. Царь молоссов Таррип, еще юношей, задолго до наследования своему отцу, некоторое время жил в Афинах. Взойдя на престол, он объединил страну, дал племенам эллинские законы, а многие обычаи горцев, вроде кровной мести, запретил.
Потомком Таррипа был царь Алкета, сыновей которого звали Арибба и Неоптолем. Ариббе, ставшему царем, боги послали двух сыновей – Алкету и Эакида.
Из них царь Арибба более всего выделял младшего. Старшего сына, имевшего отвратительный, вспыльчивый нрав, он считал недостойным царствования и отправил в изгнание. Наследником царь назначил Эакида, но отцовское царство тому не досталось. После смерти Ариббы в эпирские дела вмешался Филипп. Он возвел на трон сына Неоптолема, Александра, на сестре которого был женат.
Эакид против двоюродного брата бороться не стал и вообще ни полсловом, ни мимолетным жестом не выказывал недовольства. В государственных делах он принимал живейшее участие, и Александр считал его надежной опорой трону и своему наследнику. Разумеется, с приглядкой, ибо беспечный монарх рискует стать последним в династии. Но Эакид не давал поводов усомниться в своей верности. Будучи правой рукой Александра, он замкнул на себе столько дел, что царь иногда просто диву давался, как брат все успевает. Вот и сейчас стражи границ первым делом прибежали к Эакиду, а тот, выслушав донесение, поспешил к царю.
Братья встретили пришельцев у городских ворот. Несколько сот человек, уставшие, замерзшие, едва волочили ноги. Впереди колонны, завернувшись в теплый плащ и натянув на уши македонский берет- каусию, шел Полисперхонт. Братья переглянулись.
– Это конец, – прошептал Александр.
Эакид кивнул.
Старик приблизился и остановился, медленно переводя взгляд с Александра на Эакида и обратно. Выпростав из-под плаща правую руку, приложил ее к груди и поклонился.
– Царь… – голос полководца дрогнул, – ты видишь перед собой Македонию. Все, что от нее осталось… Нашей родины нет более.
Александр молчал, обозревая строй, нет, не строй, толпу воинов за спиной стратега. Они глядели
