недружелюбно; но она страстно любила музыку. Часы, потраченные на разучивание партитуры и совместные репетиции, оказались настолько захватывающими и важными, что девушка совершенно изменила свое отношение к певице. Лиза, в свою очередь, с большим удовольствием помогала ей исправить недостатки в технике исполнения: у Люсии оказался неплохой голос, с помощью Лизы она добилась явных успехов. Если девушке снова придется выступать, теперь она вполне способна справиться.
Лиза считала эти уроки важными, потому что приступ астмы после первого выступления, — к счастью, продолжавшийся недолго, — заставил подумать о том, что когда-нибудь она не сможет появиться на сцене. Так что, кроме чистой благотворительности, у нее имелись чисто профессиональные причины помогать дублерше.
Теперь их связывала крепкая дружба, к которой у Люсии примешивалась немалая толика преклонения, а у ее наставницы — материнской нежности, ведь девушке не исполнилось еще и двадцати. Люсия была истовой католичкой и хорошо знала Турин; когда Лиза предложила вместе с ней совершить «паломничество», она с радостью согласилась.
И вот она перед ними. Конечно, подлинная Плащаница недоступна для глаз верующих, стоявших, как и они, когда были в Соборе, на коленях перед одетой в железо святыней. В музее висит ее точная копия в натуральную величину; четко видны следы от гвоздей и бичей, и даже подлинные черты Христа. Все это в свое время проявилось не на фотографии, а на ее негативе. Рядом с ними монахиня, по щекам которой струились слезы, не отрывала взгляда от отпечатка лица Спасителя. Вновь и вновь осеняя себя крестом, она бормотала: «Ужасно! Ужасно! Ужасно! Грешные люди! Грешные, грешные люди!» Лиза расчувствовалась. Изможденное, искаженное мукой, и все же величественное лицо и тело; руки, словно в порыве присущей человеку стыдливости, прикрывают гениталии. Пристально вглядываясь в изображение, она прониклась уверенностью, что видит подлинные черты Иисуса.
Вернувшись в Собор, она отправилась в исповедальню и сказала священнику, что, увидев копию Плащаницы, она больше не верит в Воскрешение. Немного подумав, святой отец объявил, что не следует судить так скоро о чем-либо, тем более из-за реликвии, чья подлинность никем не установлена. «Мы не утверждаем, что это Плащаница Иисуса. Только, что она могла принадлежать Ему. Если вы считаете ее фальшивкой, это никак не связано с верой в Воскрешение». «Но, в том-то и дело, святой отец, что я уверена в ее подлинности».
По голосу она поняла, что исповедник озадачен. «Почему же вы тогда говорите, что потеряли веру?»
«Потому что человек, которого я увидела, умер. То, что выставлено в музее, напоминает засушенные цветы».
Священник посоветовал вернуться домой и помолиться в тиши комнаты.
Лиза исповедовалась и своей юной подруге. Они сидели на скамейке у реки, подкрепляясь хлебом и сыром и греясь на солнце, прикрытом темными облаками. На сей раз Лиза поделилась житейскими проблемами. Она рассказала девушке о всех своих несчастьях: холодных отношениях с отцом и (что не так важно) братом, неудаче с балетом, частью из-за плохого здоровья, но главное — из-за отсутствия таланта, разводе с мужем, вопреки до сих пор сохранившемуся убеждению в нерушимости брака. Она завидовала Люсии, ее большому дружному семейству, чья любовь поддерживала девушку, ее юности и красоте, залоге будущей счастливой семейной жизни. Сама Лиза поздно начала заниматься пением и долго болела, ей придется смириться со статусом просто хорошей исполнительницы, а у Люсии по крайней мере есть надежда когда-нибудь стать великой.
«Как вы можете обходиться…» — девушка опустила голову, залившись краской от собственной дерзости.
«Ты хочешь сказать — обходиться без любви? Ну, я стараюсь больше не думать о таких вещах. Да, было нелегко. Я не лишена… чувств, уверяю тебя. Хороший способ — полностью увлечься нашей работой».
«Я никогда не смогу
«Ты очень мудро поступаешь, дорогая».
Они помолчали. Лиза не могла отделаться от навязчивой мысли, что, не прикройся так деликатно Иисус, церковь не смогла бы выставить Его образ на всеобщее обозрение.
«Хорошо, что Рим так далеко отсюда», — сказала она однажды Виктору. — «Если бы я туда отправилась, стала бы атеистом, как ты!» Беренштейн заявил, что он вовсе не атеист. Невозможно вырасти на Кавказе, провести детство под небом, усеянным тысячами ярких звезд, и не поверить в Бога.
Его слова пробудили в ней желание отдохнуть среди спокойного величия гор. Можно добраться до Комо и успеть обратно в течение дня. Она предложила Виктору поехать вместе. В глазах, прикрытых толстыми стеклами очков, сразу вспыхнул огонь; на мгновение в них словно отразились снежные пики его родины.
И вот, в безоблачный июньский день, они пьют чай на веранде отеля, расположенной над искрящимся озером, а вокруг, словно декорация, — призрачные силуэты гор. Она ощущала такую легкость, словно вот-вот следит со своего места и поплывет над сверкающей водой. Несущий прохладу ветерок подхватит ее невесомое тело. Виктор тоже чувствовал себя счастливым, потому что оказался в горах. Кроме того, он получил письмо от Веры. У нее прекрасное настроение, правда, она скучает по мужу. Той же почтой Лиза получила от подруги подарок, — копию «Херсонесса» Леонида Пастернака. Она как-то сказала Вере, что это место на берегу Черного моря имеет для нее особенное значение. Трогательный знак внимания.
За чаем Виктор перечитывал письмо. Некоторые строки вызвали улыбку, он декламировал их Лизе. «Милый, я купила специальный корсет. Когда приедешь, я уже растолстею, как свинья». Он так счастлив на закате дней неожиданно стать отцом! Как сильно он скучает по Вере! Какой непереносимой оказалась бы разлука, не будь рядом Лизы! Его первая жена и десятилетний сын погибли во время Гражданской войны. В их дом попал снаряд. Виктор до сих пор не мог говорить об этом. Пока не встретил Веру, он думал, что в его жизни уже ничего не произойдет.
Они решили прокатиться на фуникулере. Он без умолку рассказывал о жене, долгожданном ребенке, прерываясь лишь для того, чтобы указать на особенно живописный вид. При ней он никогда не проявлял такой разговорчивости. Вообще, без Веры в роли посредника, общаться с ним оказалось нелегко. Он редко открывал рот, разве что в пьяном виде, а жена строго-настрого запретила ему пить. Но сегодня, высоко в горах, он наконец стал самим собой, хотя мысли его шли лишь в одном направлении, как вагон по рельсам. Лизе самой не хотелось говорить, она старательно улыбалась и кивала ему в ответ, наслаждаясь пейзажем.
Они вернулись в городок поздно вечером, но оба не хотели спешно уезжать. Он предложил попробовать снять номер в прекрасном отеле, где они пили чай. «Мы свободны до завтрашнего вечера», — убеждал он Лизу. — «Мы не собственность Фонтини, хотя сам он так думает! Да и этот тщеславный коротышка, Делоренци! Теперь я понимаю, чем тебе не нравится в Милан. Ужасный город! Ну и черт с ними всеми, давай останемся здесь на ночь!»
Справившись с удивлением, Лиза согласилась. «Отлично», — сказал он, бросился в отель, и, когда вернулся, сиял от радости: удача!
«Но я ничего с собой не захватила!» — внезапно вспомнила она.
«Что тебе нужно?»
Она подумала. «На самом деле, только зубная щетка и паста».
«Жди здесь». Через три минуты Виктор вернулся с двумя бумажными пакетами. «Теперь у нас есть багаж», — засмеялся он. — «У меня запросы больше твоих, мне требуются еще бритвенные принадлежности!»
Портье и швейцар оглядели их, даже не скрывая своих подозрений; поднимаясь на лифте, они от души повеселились. Обосновавшись в своих номерах, спустились и, не торопясь, поужинали. Ресторан оказался переполненным, но он казался таким просторным и величественным, что отдыхающие невольно старались просто поглощать еду, или по крайней мере, беседовать потише. Приступ разговорчивости
