XX веке — но премудрости не набрался и он. Кого, собственно, любит Сван? Да и Гумберт Гумберт? Какой Америке адресована «Другая страна» Болдуина — чёрной или розово-голубой? За что расстреляли Лорку — цыгана-гомосексуалиста-антифашиста? Уистен Хью Оден адресовал любовную лирику грамматически- бесполому you (девять лет назад я выпустил его «Собранные стихотворения» в своём переводе — и специфическую критику по своему адресу, начиная со статьи некоего Петухова, читаю — как правило, почему-то в «Русском журнале» — до сих пор). Создателей новейшего фильма «Капоте» гомосексуализм титульного персонажа (и знаменитого писателя, автора «Хладнокровного убийства») волнует куда больше, чем преступление, которое он расследует. Зарубежных ненатуралов мы теперь, впрочем, печатаем. Бывает, и массовыми тиражами — взять хоть Артуро Переса-Реверте. А отечественных (тех, кто не мимикрирует) — ни в какую! Был у меня однажды разговор с завотделом прозы журнала «Звезда» покойным Михаилом Паниным. «Хочешь, Миша, в журнал отличный, без дураков, роман о любви? — Хочу!!! — Но там мальчик любит мальчиков. — Тьфу!!!» Роман этот — «…и финн» Алексея Ильянена (действительно превосходный) — вышел через пару лет в издательстве «для своих» и тиражом, увы, тоже «для своих». Есть такие издательства — скажем, в Твери — и периодические издания — допустим, «Митин журнал». Работая в коммерческом, но амбициозном издательстве, я выпустил «Тридцать интервью» Ярослава Могутина и роман «Я тебя люблю, и я тебя тоже нет» Сони Адлер. Яркие интервью со знаменитостями (в основном, голубыми) «внебрачного сына Эдички», как он себя когда-то именовал, продавались плохо, а вот сочная книга сорокалетней красноярской бисексуалки улетела со свистом! На встрече с питерскими читательницами Соня была беспощадно раскритикована за «клеветническую пропаганду мата и промискуитета» как имманентных качеств тусы и восторженно увезена собственными хулительницами в ночной клуб. Успев при этом пообщаться с прозаиками Сергеем Коровиным, Павлом Крусановым, Сергеем Носовым и Ильёй Стоговым и даже положив глаз на одного из них. А вот девочку Машу Ленину я издать не смог. И вовсе не из-за фальшивой сцены с писательницей. Её восторженную прозу и стихопрозу (вроде «Песен Мальдорора» Лотреамона) амбициозное, но при этом коммерческое издательство «Лимбус Пресс» не потянуло. Девочка Маша издала себя сама — уже двумя книгами, — и обе вышли в издательстве «Геликон Плюс» у Житинского, то есть были выпущены за свой счёт необъявленным, но явно гомеопатическим тиражом. В одной собрана проза, во второй (хронологически — в первой) — стихопроза.
Ну, стихопроза это и впрямь, по нашим грехам, для гурманов. Но проза-то — дилогия «Пора в раю» чудо как хороша! Одна и та же история рассказывается дважды: юной лесбиянкой, живущей в платоническом браке с гомосексуалистом («Селена Троянская»), и наоборот («Сердце Максима»). Рассказывается методом «перевёрнутых светильников»: возвышенно о телесном и с ироническим заземлением о духовном. Неужели эта воистину изящная словесность действительно никому, кроме «своих», не интересна и не нужна? А Фолкнер нужен? А Кортасар нужен? А Хаймито фон Додерер нужен? Я не сравниваю. Я называю навскидку сложно пишущих о любви натуралов. Выпустив гей-парадиз («Пора в раю»), девочка Маша собралась на гей-парад. Расписывает по электронной почте перипетии борьбы с «сатрапами». Против общего врага помирилась даже с Дебрянской. Меня, однако, сильнее тревожит другой марш-бросок, из маргинальной литературы в магистральную, — вернее, принципиальная неосуществимость, даже несбыточность такого броска. Или отсутствие магистральной литературы как таковой, да и магистральной дороги в литературе тоже. Все мы, знаете ли, живём на обочине.
Позвонили, ошарашили, ужаснули
Позвонили, ошарашили, ужаснули: умерла Наташа Медведева… Потом пошли подтверждения: сюжеты в телеэфире, некрологи в прессе. Слава Натальи Медведевой, при жизни всё же не признанной или, во всяком случае, невероятно недооценённой, стремительно начала набирать подобающие очертания и масштабы. Но для этого ей потребовалось умереть. Уснуть — и не проснуться. И так вот, не проснувшись, стать знаменитой. Многое препятствовало более чем заслуженному ею прижизненному успеху. Препятствовало как раз то же самое, что этот успех, казалось бы, должно было гарантировать, — не просто дар, причём ослепительный дар, но целая россыпь ярких разнонаправленных талантов, друг дружку дополняющих и многократно усиливающих, но вместе с тем внимание публики — ленивой, инертной, подслеповатой — только рассеивающих. Многие из нас, обладая одной-единственной искрой божьей, ухитряются раздуть из неё пожизненный, а то и посмертный костёр; это, знаете ли, чрезвычайно ценное, хотя и не вполне почтенное качество: способность дуть и дуть на свою единственную искру. Наталья Медведева этой способностью не обладала или пренебрегала — она пылала сама, пылали её стихи, проза, песни, её эссе в «Лимонке», подписанные псевдонимом Марго Фюрер, её собственного дизайна концертные платья, её безумно блистательные и блистательно безумные находки и замыслы. Однажды Наташу позвали на Первый канал — вести суперпопулярную нынче передачу «Слабое звено». Счастливый в своей подловатости план авторов передачи — публичное унижение людей и постоянную провокацию на обмен взаимными оскорблениями — Наталья Медведева просекла с пол-оборота. «Отлично! Я буду выступать в садомазохистском прикиде», — воскликнула она — и вести передачу поручили синхронной пловчихе. Наталья Медведева родилась и до пятнадцати лет прожила в нашем городе. Регулярно бывала в «Сайгоне», хотя там я её не помню. Да и никто из старых «сайгонцев» не помнит. Прочли об этом много лет спустя в её первом — и так и оставшемся, пожалуй, непревзойдённом — романе «Мама, я жулика люблю!». Потом была Москва, потом Западное побережье США, потом Париж, где она пела в кабаке, дружила со знаменитым Сержем Гинзбуром и вышла замуж за Эдуарда Лимонова, потом снова Москва, разрыв с мужем (так, по-моему, и не прекративший кровоточить для них обоих) и с его партией; замечательный музыкант под артистическим псевдонимом Боров, концертная и литературная деятельность… На двух декабрьских выступлениях в Петербурге Наташа не то пела, по-элла- фицджеральдовски форсируя голос, не то декламировала под музыку свой новый поэтический цикл, написанный по-американски, по-уитменовски свободным стихом и проникнутый яростным антиамериканизмом, причём США выступали в этих стихах именно в роли душителя всемирной свободы. Впечатление было шоковое, успех — ошеломительный. А ещё раньше — одиннадцать уже лет назад — она вернулась в родной город впервые и покорила взыскательную публику в Доме актёра «парижскими» песнями; потом выпустила в питерском издательстве «Искусство» поэтическую книжку-миниатюру: самое полное на сегодняшний день собрание её стихотворений. Здесь она дружила с яркими людьми уже следующего, уже свободного или как бы свободного поколения — с Максимом Максимовым, с Михаилом Трофименковым. Здесь же разворачивается действие одного из её самых сильных и самых страшных романов.
Писать прозу она начала, конечно же, под влиянием Эдуарда Лимонова, взяв у него два основополагающих качества — предельную, а в каком-то смысле и запредельную исповедальность и неколебимую уверенность в том, что твоя жизнь представляет собой готовый роман, вернее — целую череду романов; надо всего лишь прислушаться к себе — и «дело пойдёт»… Но у неё сразу же выработался свой голос, своя интонация, своя, если угодно, литературная пластика. Правда, первый роман так и остался лучшим. Стихи Натальи Медведевой — очень московские, чтобы не сказать евтушенковские, но «эта евтушенко» в ранней и бурной молодости оказалась на Западе (и вовсе не в гастрольной поездке, как знаменитый эстрадный поэт), она впитала поэтическую и музыкальную культуру сначала Америки, а потом — Парижа… На стихи Евтушенко не брезговал писать музыку Шостакович, в прослушанной нами в декабре оратории (стихи Натальи Медведевой, музыка Борова) сквозь джаз и джаз-рок смутно угадывался автор Ленинградской и многих других симфоний; круг замкнулся. Наташа умерла едва ли не через день после того, как прокурор потребовал чудовищные четырнадцать лет для Эдуарда Лимонова. «После этого — значит, вследствие этого» — латинская поговорка, которую в обязательном порядке заучивают на юридическом факультете. Длинная поэтико-политическая парабола, начавшаяся в той точке, в которой Никита Михалков избил перед телекамерами связанного нацбола. Или ещё раньше? Кто знает? Наташа довольно часто звонила мне в последние месяцы: по делу, про Лимонова и без повода. Дела были (и будут продолжены и достойно завершены) в «Лимбус Прессе», к Лимонову она относилась сложно, испытывая
