Поскольку список отсечённых произведений оглашён не был, можно только догадываться о том, по чьей именно прозе Василий Павлович прошёлся старчески шаловливым серпом. Так или иначе, в лонг-лист, наряду с Носовым, вошли лауреаты «НацБеста» Михаил Шишкин и Виктор Пелевин, вечный финалист Дмитрий Быков и другие заметные — а главное, замеченные — произведения. Из которых в шорт-лист затем не попало ни одно! Потому что при формировании шорт-листа дедушка выкинул очередной фортель. Вырубив на первом этапе всё коммерческое (в его понимании), Аксёнов на втором преисполнился решимости отсечь всё сложно читаемое! Но ведь легко читается только коммерческая, чтобы не сказать бульварная литература, не правда ли? А вы объясните дедушке, что «утку» надо просить до, а не после. Скажите спасибо, что попросил хотя бы после! Семь романов шести авторов, вошедшие в шорт-лист (два романа, прошу прощения, Романа Солнцева засчитаны за один, так как они выражают одну и ту же авторскую позицию, — ещё одно ноу-хау, изобретателя которого следовало бы за одно это отправить в Дахау), не столько одинаковы, сколько одинаково убоги — и не заслуживают даже перечисления. Один из них — русофобский пасквиль Елены Чижовой «Преступница» — детально проанализирован нами в статье «Золотые люди». Другой — «Каблуков» Анатолия Наймана, — поверьте моему слову, столь же пошл и гадок. Он, кстати, и получит премию (Найман премии не получил, и на заключительной церемонии Аксёнов закатил по этому поводу публичную истерику), если «Открытая Россия» доживёт до декабря, — потому что Найман ходит у лежачего дедушки в дружбанах. Да и сам — ходячий только по жизни, а в литературе, как выразился бы Кен Кизи в грамотном переводе, — овощ. Найман, естественно, шестидесятник и получит от дружбана премию вместо не вовремя увлёкшегося cacatum'ом, который не есть pictum, Войновича. В этой статье литературные обстоятельства поневоле переплетаются с политическими — как блядство с болезнью в повести Маканина. И вот вам ещё одна неизбежная, увы, параллель. Оглянись вокруг себя, — внушают нам либералы, — и ты увидишь, что твои худшие подозрения сбываются… Тебя… и меня… и нас всех… А происходит это, не в последнюю очередь, потому, что где-нибудь в 1991 году (на худой конец — в 1993-м) не была проведена люстрация, не оказались подвергнуты пожизненному запрету на профессию все сотрудники ЧК-НКВД-КГБ и, раз уж пошла такая пьянка, все члены КПСС во главе с самим Ельциным!
Не будем ни спорить, ни соглашаться с либералами, бог им судья, но перенесём глобально глубокую мысль в интересующую нас плоскость. Литературная люстрация плюс пожизненный запрет на профессию для дедушек, не просящих «утку», и для архивных юношей от сорока до семидесяти, им эту «утку» любовно и исправно, хотя и без толку, подкладывающих, необходимы отечественной словесности как воздух. Иначе мы так и будем зажимать нос руками. Иначе мы так и будем оглядываться вокруг себя, а они продолжат делать то, что делают… Конечно, литературная люстрация дело не писательское, а читательское. Не читайте, а главное, не приобретайте их книг, не берите в библиотеке «толстые» журналы, выключайте телевизор при виде Татьяны Толстой и Виктора Ерофеева с их гостями, не говоря уж о Яхесе Гордине из «Звезды» с Натальей Барбарисовной Ивановой из «Знамени» и с человеком из журнала «Нева», носящим в литературных кругах ласковое прозвище Простатитчик. Не читайте советских писателей, перефразируем мы профессора Преображенского, — это ведь неправда, что других у нас нет — и поэтому не следует читать никого!
Три шага в старческом бреду: куда бреду? В бессмертие!
Главным поставщиком литературных скандалов в бедном на события и курьёзы литературном году стал маститый поэтище Евгений Рейн, которого любивший подурачить собеседника (особенно — Соломона Волкова, но и остальных тоже) Иосиф Бродский то ли в шутку, то ли всерьёз называл своим учителем. То есть говорил он это, разумеется, в шутку, но кое-кто воспринял эту шутку всерьёз. Самое смешное в том, что мало-помалу уверовал в справедливость шутливой оценки и сам Рейн — многодесятилетний оруженосец и придворный шут никакого, конечно, не Бродского, а, прошу прощения, Евгения Евтушенко. Именно в свите у Евтушенко и состоялся Рейн не столько как стихотворец (стихотворцев таких — на пятачок пучок), сколько как персонаж столичной тусовки. Персонаж комический — под стать господину и даже с превышением. Но потом пошла перестройка, Бродскому дали Нобелевскую премию, наших начали пускать в Нью-Йорк, где их тут же прозвали «пылесосами» (в том смысле, что они высасывают из обосновавшихся за океаном друзей юности всё — от добрых слов до швейцарских ножичков и б/у компьютеров), Евтушенко сдулся, а Рейн, наоборот, надулся как индюк — и пребывает в этом состоянии до сих пор. «Оказывается, Александр Семёнович (Кушнер. — В. Т.) тоже любит конвертируемую валюту», — в отчаянии написал почтенному питерскому старцу Израилю Меттеру Сергей Довлатов, и, как всегда, приуменьшил. Оказывается, любит её не только Александр Семёнович — и совершенно необязательно конвертируемую. Взять можно и рублями, и тугриками, и, если уж на то пошло, барашками — и совершенно необязательно «барашками в бумажке». Три скандала с Евгением Рейном это не то чтобы доказывают (аксиомы в доказательствах не нуждаются), но превосходно иллюстрируют. Первый скандал разразился весной в связи с присуждением Государственной и приравненной к ней Пушкинской премий. Профильный комитет проголосовал так: за Олесю Николаеву девять голосов, за Евгения Рейна — два. После чего премию присудили (причём повторно) Рейну. Члены комитета взбрыкнули, но им велели не рыпаться — и рыпаться они перестали. Да и пока рыпались, делали это как-то сконфуженно: конечно, мол, Рейн тоже замечательный поэт, но мы-то проголосовали за Николаеву… Ну а если замечательный (пусть и всего лишь тоже замечательный), то какая вам разница? Премия всегда лотерея. Правда, в случае с Рейном лотерея не слепая, а зрячая. О том, как Рейну дали Государственную премию в первый раз, его давний друг и доброжелатель Анатолий Найман написал и опубликовал пьесу. Старый импотент, которого в пьесе зовут Шварцем, подкладывает жену под важных людей, а та рассказывает им, что он выдающийся поэт, лучший друг и учитель Бродского, любимый ученик Ахматовой, ставленник солнцевской братвы и мирового сионизма. В результате премия достаётся Шварцу, а вовсе не истинно выдающемуся поэту, лучшему другу Бродского, любимому ученику и тайному мужу Ахматовой, ставленнику литературной молодёжи и РПЦ, которого в пьесе зовут Анатолием Найманом. Впрочем, есть и другое свидетельство: «Мне предложили Государственную премию (десять тысяч долларов в рублёвом эквиваленте) за взятку в тысячу, но тысячу потребовали вперёд, а её у меня просто не было», — рассказывал ещё один любимец муз, впоследствии удостоенный куда более высокой (в денежном эквиваленте) премии — Солженицынской.
Но, так или иначе, Пушкинскую в прошлом году повторно получил Рейн. Даже дважды повторно — после Государственной, которую он получил ранее, и после немецкой Пушкинской, которую он получил тоже. Столько ещё поэтических премий только у того же Кушнера, который, правда, не «ахматовская сирота» (Анна Андреевна неодобрительно называла его «задохликом»), но тоже долгими десятилетиями без устали пишет в столбик. Суммы прописью в том числе. Второй скандал не состоялся исключительно по недоразумению. Вернее, просто потому, что никто, кроме автора этих строк (да и тот — по профессиональной обязанности), не читает «толстых» журналов. Меж тем в одном из них, а именно в «Новом мире», Евгений Рейн опубликовал редкие по саморазоблачительности мемуаразмы. При последней встрече (в Венеции, разумеется), за пару месяцев до скоропостижной кончины, Иосиф Бродский снимает с руки часы и дарит их Рейну. Он заранее нанёс на них дарственную гравировку. Часы дурной подарок, да и часики-то грошовые, но тем не менее. И, переехав в Рим, Рейн хвастается подарком перед приятельницей, давно и безнадёжно влюблённой в Бродского. Та загорается: отдай мне! И, будучи женщиной богатой, добавляет: а взамен я куплю тебе «роллекс»! Как бы вы поступили на месте мемуариста? Евгений Рейн поступает так: отправляется на блошиный рынок, отыскивает там точно такие же часы, как те, что подарил ему Бродский, распоряжается сделать на них точно такую же гравировку и дарит подделку даме, оставив дар Бродского себе и получив в порядке компенсации, правда, не «роллекс» (мемуарист признаётся: поскромничал), но тоже внушающий уважение и дизайном, и, главное, ценой хронометр. По-моему, рассказ об этом малосимпатичном мошенничестве является символическим: именно так и наживаются они на Бродском — Рейн, и, понятно, не он один. И наконец, скандал третий и самый шумный. Трое столичных виршеплётов — Игорь Шкляревский, Михаил Синельников и, разумеется, всё тот же Рейн — нижайше испросили у Туркменбаши согласия на перевод его философской и любовной лирики на русский язык. Расцветив просьбу сугубо восточными комплиментами поэтическому дару Отца Всех Туркмен.
