писатель с крупным именем, при том отнюдь не коммунист, который посетил советскую Россию, посетил со специальной целью составить себе беспристрастное мнение о том, что происходит в этой стране и поделиться своими впечатлениями с английским читателем. Выводы его и предлагаемый им план разрешения «русской проблемы» в общем довольно близки к тому, к чему за последнее время начали склоняться некоторые английские политики с Ллойд Джорджем во главе. Легко понять поэтому, какое громадное значение может иметь книга Уэльса для английского общественного мнения. Нас, русских, за исключением разве некоторой части коммунистов, предложенное Уэллсом разрешение русского вопроса ни в коем случае удовлетворить не может. Поэтому, с точки зрения большинства из нас, книга эта должна быть признана вредной. Но вред она может принести лишь английскому читателю. Читателю русскому книга Уэллса, конечно, вреда не принесет, ибо мы сами видели то, о чем рассказывает г-н Уэллс, составили себе обо всем этом вполне определенное мнение, и никакой английский турист нас, разумеется, не переубедит.
Однако и для русского читателя книга Уэллса представляет некоторый интерес. Прежде всего г-ну Уэллсу удалось в России лично разговаривать с такими людьми, перед ясные очи которых нас, простых смертных, париев советского строя, никогда и не допустили бы. Но самое интересное для нас в этой книге, конечно, не то, что ее автор видел и слышал, а то, как он все это понял. Книга ярко рисует перед нами психологию отношения типичного англичанина к России, к русским и к русскому вопросу. А так как от этой психологии в значительной степени зависит судьба нашей родины, то познакомиться с ней, конечно, очень важно.
В психологическом отношении прежде всего характерен самый факт поездки Уэллса. Г-н Уэллс, собственно, хотел только навестить своего друга Максима Горького, но заодно решил и осмотреть советскую Россию, составить себе окончательное мнение о сущности большевизма и русского вопроса. И вот на все это г-н Уэллс отводит… 15 дней. Немножко мало, скажете Вы. Но г-н Уэллс — человек занятой, ему некогда, а, как всякий англичанин, он настолько непоколебимо уверен в непогрешимости своего «трезвого взгляда на вещи», своего английского здравого смысла, что 15-ти дней ему вполне достаточно. Его предупреждали, что большевики постараются «втереть ему очки». Но он на это только презрительно и самодовольно улыбнулся: не так-то легко обмануть англичанина, наделенного врожденным здравым смыслом.
По приезде в Петроград г-н Уэллс особенно успокоился относительно опасности быть обманутым: в качестве переводчицы и проводника ему дали даму, которая 5 раз сидела в тюрьме за попытки бежать из советской России. Трезвый взгляд на вещи подсказал Уэллсу, что такая дама не будет скрывать от него никаких отрицательных сторон большевизма и, скорее наоборот, будет представлять ему советский строй в самых мрачных красках. Русский человек, может быть, сделал бы совершенно иной вывод: он сообразил бы, что эта исстрадавшаяся, запуганная женщина горьким опытом пятикратного сидения в тюрьме прекрасно научилась тому, что можно и чего нельзя говорить, чтобы не подпасть под карающую руку чрезвычайки, сообразил бы, что с ней, вероятно, предварительно переговорили и внушили ей, что ее дальнейшая судьба, может быть, даже ее свидание с детьми, живущими в Эстонии, зависит от степени лояльности по отношению к советской власти, которую она проявит в разговорах с Уэллсом. Но такие естественные мысли приходят в голову нам, вероятно, только потому, что мы, русские, лишены того здравого смысла, которым от природы наделены англичане. Г-ну Уэллсу эти соображения в голову не пришли, ибо трезвый взгляд на вещи, между прочим, состоит и в том, чтобы не быть слишком подозрительным, не преувеличивать опасности и полагаться на свои собственные силы.
Не приходили в голову г-на Уэллса и другие мысли. Посетив Дом науки в Петрограде, он растрогался при виде изнуренных и измученных выдающихся представителей русской науки, которые обрадовались его посещению, как радуются арестанты посещению свободного человека. Более всего поразил его научный голод, то, что эти люди страдают от отсутствия книг и подходящих условий для научной работы. И он исполнился негодования… на английскую блокаду, которая не дает возможности русским ученым получать книги и бумагу из-за границы. О том, что проще всего было бы этим несчастным русским ученым выехать за границу, что они к этому и стремятся всей душой, но что при первой же попытке это сделать с ними будет поступят так же, как с его переводчицей, причем блокада в данном случае никакой роли не играет, — об этом г-н Уэллс почему-то не подумал.
В Доме литературы и искусства г-н Уэллс узнал, что русские писатели новых книг не пишут, а переводят с иностранных языков произведения мировой литературы.
Это ему скорее даже понравилось. О том, почему вдруг перестали писать русские беллетристы, он даже и не задумался. Наш брат, конечно, заподозрил бы, что не пишут потому, что лгать не хотят, а правду писать опасно. Но такие мысли могут явиться только у нас, русских, в силу нашей глубокой испорченности. Г-н Уэллс же на этом вопросе даже не остановился: не пишут, так не пишут, может быть, из-за недостатка бумаги, вот и все.
Впрочем, это все вещи, которых г-н Уэллс не заметил или о которых он не подумал. От человека, пробывшего в России всего 15 дней, конечно, нельзя требовать, чтобы он все заметил и обо всем подумал. Гораздо интереснее, как отнесся г-н Уэллс к тому, что он видел. Общую картину разрушения он, конечно, не мог не заметить, тем более что ее от него никто и не собирался скрывать. Но это разрушение есть само по себе объективный факт, вполне нейтральный. Все зависит о того, как этот факт объяснить. А объяснение из кратковременного наблюдения выведено быть не может, и г-ну Уэллсу за объяснением, очевидно, пришлось обратиться к своим знакомым. Знакомые эти все принадлежали к «руководящим кругам», ибо те, которые к этим кругам не принадлежали, естественно, не пускались с г-ном Уэллсом в особенно откровенные разговоры, прекрасно понимая, что эти разговоры так или иначе будут напечатаны. Поэтому объяснение русской разрухи, русского крушения оказалось очень простым, а главное — нам, русским, читавшим большевистские газеты, — чрезвычайно знакомым: оказывается, большевики здесь ни при чем; все произошло исключительно только из-за царизма, капитализма, империализма и, главное, из-за блокады. Большевики только борются с разрухой, и только благодаря их энергии Россия до сих пор еще не погибла. Приехав в Россию на 15 дней, притом по истечении 6 лет со времени своего последнего, столь же кратковременного посещения России, г-н Уэллс, естественно, принужден судить о том, что за это время происходило на нашей родине, только с чужих слов. А так как те сотни тысяч эмигрантов, которые за это время выехали из России, «достойны полного презрения в политическом отношении», то г-ну Уэллсу остается только судить обо всем происходившем и происходящем в России со слов руководителей советской политики. Поэтому весьма естественно, что описание событий русской жизни за последние годы в книге Уэллса не всегда совпадает с нашими собственными наблюдениями и воспоминаниями. Уэллс совершенно правильно придает решающее значение в истории русского крушения развалу фронта и явочным порядком произведенной демобилизации бывшей русской армии в 1917 году. Но он, по-видимому, совершенно не знает о той роли, которую в этом явлении играли теперешние правители России. Он констатирует, что при большевиках случаи уличных грабежей и убийств стали гораздо менее часты, чем они были в первый период революции. Но ему, по-видимому, осталось неизвестно, что это произошло главным образом вследствие систематизации и монополизации грабежа советским правительством, вступления всех профессиональных бандитов в ряды разных отрядов особого назначения, а также и вследствие того, что грабить-то теперь уже больше некого[119]. Гениальность большевиков, по мнению г-на Уэллса, проявилась особенно во введении «системы пайков». Но английский путешественник, по-видимому, не знает, что нормированные цены и продовольственные карточки были введены гораздо раньше, отчасти уже при старом режиме, и что нововведение большевиков в этой области состояло главным образом в пользовании этой системы для удерживания в повиновении своих служащих и для выживания со света тех, кто не хочет подчиниться им.
Все эти промахи в изложении фактической стороны дела, конечно, весьма естественны и понятны, если принимать во внимание полную зависимость г-на Уэллса от своих информаторов и его трезвую благожелательную доверчивость. Но что в книге Уэллса особенно замечательно, это его впечатления от личных бесед с корифеями большевизма. Характеристики, которые он дает этим людям и их работе, поистине неожиданны. Прежде всего, оказывается, что самая основная и типичная черта большевиков и большевизма есть честность. Об этой черте Уэллс говорит настойчиво несколько раз. Даже в красном терроре он усмотрел что-то «честное». Но, кроме этого несомненного достоинства, г-н Уэллс признает у большевиков и недостатки. Недостатки эти, впрочем, совсем не те, которые приписываем им мы: главные недостатки большевиков, по мнению г-на Уэллса, — это неопытность и наивность. Заметьте, что дело идет
