Ричард Эллман, будучи не слишком последовательным в данном случае, готов согласиться с Робертом Шерардом, добавив в историю поиска Уайльдом экзотических рифм еще одну пару «катафалк — Аменалк» и некую драматургическую завершенность:
«Я все утро просидел над версткой одного из моих стихотворений, — сказал он Шерарду, — и убрал одну запятую». — «А после полудня?» — «После полудня? Вставил ее обратно». Оказавшись среди литераторов, для которых природа в поэзии не имела никакого смысла, он с новым энтузиазмом обратился к старой рукописи своей поэмы «Сфинкс», начатой еще в 1874 г. <…> Вместо того чтобы рыться в книгах по ботанике в поисках названий цветов, он принялся искать по словарям необычные слова, чтобы с их помощью зарифмовать свои экзотические строфы. Шерард, которому было велено придумать рифму на «аг», поначалу встал в тупик, и Уайльд укоризненно спросил его: «Почему ты не привез мне рифм из Пасси[59]?» «Lupanar» Уайльд уже использовал, но Шерард предложил «nenuphar» («кувшинка»), и это слово немедленно пошло в дело:
Трехсложное слово, рифмующееся с «катафалк», найти было потруднее, но Уайльду пришел на ум «Аменалк»:
Не могло быть сомнений в том, что Париж, одержимый благодаря Бодлеру и Малларме духом Эдгара По, — самое подходящее место, для того чтобы вызвать и изгнать такое исчадие зла, как Сфинкс Уайльда. «‘Сфинкс’ уничтожит весь домашний уют Англии», — писал Уайльд. Рифмы он искал именно с той трезвой сознательностью, какую в «Философии творчества» советовал проявлять По. Словарь рифм, говорил Уайльд, — великое подспорье для лиры. Хотя строфика поэмы позаимствована из «In memoriam[61]» Теннисона, Уайльд четыре строки записывал в две длинные, добиваясь впечатления бесконечно развертывающегося зловещего свитка. Само строфическое построение поэмы подчеркивает перезрелую избыточность господствующего в ней чудовищного образа. Выраженный здесь декаданс отнюдь не первобытен. «Сфинкс предлагает свои загадки не в пустыне, — заметил Винсент О’Салливан[62], — а в комнате — точнее, в номере отеля»[63].
С «Аменалком», похоже, Шерард помочь не смог, и Уайльду пришлось листать словари самостоятельно. В начале апреля 1883 года он пишет Шерарду:
Значение ритмической прозы до сих пор полностью не изучено; я рассчитываю еще поработать в этом жанре, как только убаюкаю своего «Сфинкса» и найду трехсложную рифму к слову «катафалк»[64].
Удалось ли Уайльду «уничтожить весь домашний уют Англии» своим убаюканным Сфинксом?
Комментатор чувствует себя в растерянности, в затруднении, не зная, в какой последовательности предъявить читателю (созерцателю) карикатуры оксфордских донов, стихи Бодлера, о несомненном влиянии которого говорит Шерард и с ним соглашается Эллман, язвительную эскападу дерзкого лорда Альфреда Дугласа. Не определив для себя оправданных предпочтений, комментатор призывает читателя отнестись к ним как к бережно собранным и небрежно разбросанным по изящному столику, принадлежащему, например, Дез Эссенту или, скажем, Дориану Грею.
Вот лорд Дуглас, преисполненный заносчивого сарказма:
Уайльд начал поэму «Сфинкс», — работа, которой он чрезвычайно гордился, — когда ему было немногим больше двадцати лет, и тридцать восемь лет, когда он ее завершил. Но ради этого, очевидно, он должен был призвать поэта никак не меньшего, чем Роберт Шерард, автор «Шепотов», чтобы выручить его с рифмами на «аг». Шерард рассказывает нам с пафосом и гордостью, что он предложил «nenuphar»,
<…> которое было затерто до дыр изощренными поэтами задолго до того, как
Уайльд и Шерард успели родиться, но внезапное и великолепное озарение, настигшее Шерарда, вознесло, кажется, их обоих на седьмое небо[65].
А вот и Бодлер.
Я прочитал Бодлера и был очарован его прозаизмами[66], —
говорит вымышленный или воплощенный Питером Акройдом Оскар Уайльд.
Тягучий бодлеровский стиль, вялый возвратный глагол «se promene», мнящееся автору блуждающее, вершащее свой променад существо, порожденное воспаленным воображением поэта и побуждающее к монотонному монологу, — все подтверждает правоту Роберта Шерарда. Кошка Бодлера в видениях Уайльда вполне могла претерпеть метаморфозу, превратившись в прекрасную искушающую Сфинкс.
Русский перевод не столь тягуч, не столь монотонен, не так завораживает:
Поэма «Сфинкс» построена как апострофа: студент обращается к Сфинкс, оказавшейся в его комнате, быть может, она — сон, возможно, пресс-папье. Он перечисляет ее возможных возлюбленных, пытаясь угадать среди них того, кого она действительно любила. Это скорее последовательность, чем нечто целое, завершенное, и воздействие формы <…> достигается тщательно выверенной монотонностью
