Мама улыбнулась, увидев мое лицо.
— Не думай, что легко отделалась. Вернемся — посажу под домашний арест. Месяц никакого телевизора. Сотовый будешь брать только в школу.
Я кивнула. Наверное, слишком поспешно, потому что мама нахмурилась.
— И никаких карманных денег.
— Хорошо.
Я снова обняла ее, пока никто не видел.
Через сорок пять минут мы с мамой и Макси вошли в бутик «Бэджли Мишка» на Родео-драйв. Я узнала эту улицу, потому что много раз смотрела «Красотку» вместе с мамой.
— Благодари отца, — произнесла мать, когда мужчина в форме открыл дверь. — Это его идея, не моя.
Мы шагнули на толстый ковер цвета слоновой кости, в ледяной кондиционированный воздух. Десять платьев висели на манекенах, словно экспонаты в музее. Все больше теряясь, я переводила взгляд с одного на другое: золотой и кремовый, серебро и бронза. Мать похлопала меня по плечу. Я обернулась и увидела продавщицу. Улыбаясь, она протягивала мне розово-серебряное платье.
Я прошла в зеркальную кабинку. Продавщица принесла накидку в тон и коробку с серебряными босоножками. Я посмотрела на маму.
— Ты уверена?
— Если ты этого хочешь, — ответила мама немного недовольно. — На мой взгляд, это платье слишком взрослое.
— А по-моему, прелесть, — возразила Макси.
— И это не награда за то, что ты сбежала из дома. — Мать присела напротив. — Надеюсь, ты понимаешь? Отец считает, что ты сама должна выбрать платье. И я ему это припомню, — пробормотала она.
Я влезла в платье и спиной вперед вышла из примерочной, подставляя маме молнию. Мама застегнула ее, положила руки мне на плечи, и мгновение мы стояли перед зеркалом. Мама с вечным хвостиком (в этот раз, по крайней мере, аккуратным) и я с кудрями. Она в черной рубашке и брюках-хаки и я в платье своей мечты. Мать вздохнула и обняла меня.
— Теперь ты счастлива?
Я кивнула. Мама набросила накидку мне на плечи и повернулась к продавщице, которая ждала, скрестив на груди руки.
— Заверните, — попросила она.
На следующий день в восемь утра мы вылетели домой. Самолет оторвался от земли, и мать достала книгу. Я вытащила пакет «Бэджли Мишка», полюбовалась и вернула на место. Когда мы набрали крейсерскую высоту — тридцать две тысячи футов, — мать засунула книгу в карман на переднем сиденье и повернулась ко мне.
— Нам надо поговорить.
— О чем?
— Если честно, не знаю, — улыбнулась мама. — Может, о том, почему ты решила поехать в Лос- Анджелес и отыскать давно пропавшего дедушку?
Я пожала плечами.
— Он был… просто ужасен.
Мне не хватало слов, чтобы описать его. Возможно, поэтому мама, тетя Элль и бабушка Энн использовали одни и те же фразы. «Не очень хороший человек» — слишком мягкое определение. «Жуткий» — уже лучше. «Жалкий» тоже подходит. И «старый». Мерзкий старикашка с альбомом фотографий детей, которые давно выросли и ничего о нем не знают.
— Он показал мне ваши детские фотографии, — сообщила я.
— Неужели? — удивилась мать.
— Твои, тети Элль, дяди Джоша и, наверное, других детей тоже. Рецензии на твою книгу. Статьи о тебе.
Судя по всему, мама не обрадовалась.
— Интересно, зачем?
— Я нашла кассету с ним у бабушки Энн.
— Видеокассету? — Мама была явно озадачена.
— Нет, обычную. Вы тогда были детьми. Он читал вам.
Мама кивнула. Ее лицо смягчилось.
— Читал. Когда мы с тетей Элль были маленькими.
— На кассете он казался таким хорошим… — У меня в горле застрял комок. — Совсем как папа. Но ты была права. Надо было тебя послушать. Как человек он явно не очень.
— Так было не всегда.
Мать сжала губы. Наверное, вспомнила нечто приятное: как отец водил ее на каток или учил плавать.
— Отец был потрясающим, вот что самое страшное, — медленно добавила она. Ее голос был робким, мягким, почти детским. — Он не всегда был ужасным. Сначала все шло чудесно. Он читал нам, водил гулять, учил нас.
— Кататься на коньках, — напомнила я. — И плавать.
— Да. И он любил нас… — Мама заморгала и отвернулась. — Отец так любил нас… Не знаю. Возможно, в нем просто что-то сломалось. Или наступил тяжелый кризис среднего возраста. Было так здорово, когда я слышала от него, что он мной гордится! Ведь это случалось очень редко…
Я видела, что мама тщательно подбирает выражения, хотя у нее донельзя острый язык! Она объясняет, что слова — ее инструменты.
— Бабушка Энн всегда нами гордилась, и мы ощущали ее поддержку. Но чувства отца оставались тайной. Поэтому, когда он мной гордился…
Мама скомкала в кулаке салфетку. Я взглянула на нее и отвернулась. Питер часто говорит, что гордится мной. В детстве он читал мне, и гулять мы с ним ходим. Я никогда не сомневалась, что он меня любит, и мать тоже, хотя иногда ее опека кажется смирительной рубашкой. Даже Брюс любит меня. Да, он сбежал в Амстердам. Но вернулся и сделал все, что мог.
— Мне не следовало обманывать тебя по поводу дедушки, — с трудом произнесла мама. — Прости. Я была не права. Мне казалось, будет лучше, если ты решишь, что дед забыл о тебе. Я собиралась открыть правду, когда ты подрастешь. Если тебе еще будет интересно.
Я подумала и решила: «Помирать, так с музыкой!» Еще одна мамина фразочка. Я наклонилась и вытащила «Больших девочек» из сумки миссис Мармер.
— О боже, — несчастно вздохнула мать. — Ладно. Во-первых, написала я ее в двадцать восемь лет, переживая тяжелый разрыв. В книге все преувеличено ради комического эффекта.
— Например, количество парней Элли?
Мама поморщилась.
— Да, это особенно. И, гм, злость и неуверенность в себе. И уязвимость, и мелочность. Все это выдумки.
Она невольно поморщилась.
— Не считая лишнего веса. Это, к сожалению, правда. — Мама помолчала. — И уязвимости. Однако имей в виду: я была девственницей в день своей свадьбы. — Мать снова взяла паузу. — Ладно, в день встречи с Брюсом. Кстати, тогда я была намного старше, чем ты сейчас. Что-нибудь еще?
Мама достала книгу из кармана на переднем сиденье.
— Ты хорошая мать, — сказала я.
Мама замерла.
— Правда?
— Самая лучшая, — заверила я.
Мамины плечи задрожали. Я решила, что она плачет. Но она собралась с силами и открыла
