Сердечнно-сосудистое событие. Раз — и все.
— Значит, он… — Я с трудом сглотнула. Казалось, рот набит ватой, — Питер мертв?
Доктор Кронин погладила меня по колену.
— Мне жаль. Я вам очень сочувствую.
Я видела ее руку на своем колене, видела движения, но ничего не чувствовала. Словно я оставила тело, поднялась к плиточному потолку и наблюдала сверху.
— Событие… Как на вечеринке, — пробормотала я и засмеялась. — И каково было обслуживание?
Врач удивленно посмотрела на меня. Интересно, юная доктор Кронин уже сообщала осиротевшим родственникам о потере любимого человека? Или я у нее первая и теперь она каждый раз будет ожидать такого же эксцентричного поведения?
— Я хочу его видеть, — добавила я.
— Конечно. — Она даже не пыталась скрыть облегчение.
«И каково было обслуживание?» — звучит престранно.
«Я хочу его видеть» — другое дело.
— Медсестры привели вашего мужа в порядок.
— То есть вы пытались…
— Мне очень жаль, — произнесла доктор и повторила то, что уже говорила прежде. Сердечно- сосудистое событие. Раз — и все. Когда Питера привезли в реанимацию, он был уже мертв. Никаких симптомов. Никаких признаков. Никто и представить не мог. Секретарь Питера, Долорес, сообщила, что у него заболел живот и он положил голову на стол. Секретарь подошла предложить воды, алка-зельцер или просто прилечь и увидела, что Питер без сознания. «Раз — и все. Сердечно-сосудистое событие», — повторяла доктор Кронин. Мне хотелось встряхнуть ее и заорать: «Назовите это по-человечески: сердечный приступ!» Ее голос постепенно затухал, как сигнал радиостанции, когда выезжаешь из зоны приема. «Он не… Прекрасный… Все его коллеги…»
Я смотрела с потолка, как мое тело встает и, шатаясь, бредет по коридору. Моя рука отодвинула занавеску, мои ноги по зеленым и белым плиткам подошли к кровати, на которой лежал муж.
Кто-то накрыл его до подбородка белой простыней. Глаза Питера были закрыты, руки сложены на груди поверх простыни. Последняя искра надежды — что случилась ошибка, что отец вернулся в Филадельфию и пал в схватке с сердцем, что это доктор Шапиро, а не доктор Крушелевански, — угасла навсегда. Питер казался спящим, но я наклонилась ближе, и стало ясно, что он вовсе не спит. Его тело, более или менее прежнее, было еще со мной. Но Питер, мой муж в течение одиннадцати лет, любовь моей жизни, исчез.
— О нет, — услышала я. — Нет.
Я обернулась — это была Долорес. Сколько я знала Питера, она неизменно пекла ему печенье в декабре. Долорес стояла у двери и теребила воротник блузки.
— О нет, нет, нет.
— Все нормально. — Я похлопала Долорес по руке и вернулась к кровати.
Я разгладила простыню на груди Питера. Мои руки были грязными; на запястье кровоточила царапина, оставленная шипом. Я наклонилась над мужем, затем опустилась на колени у его постели, как перед розовым кустом.
Зазвонил мобильный. Непослушными пальцами я выудила его из кармана и бросила на пол.
— Кэнни? — раздался голос Саманты. — Ты меня слышишь? Угадай, что случилось! Я встретила парня. Здесь! В Питтсбурге! На свадьбе! В гостинице проходит съезд фокусников…
Наверное, доктор Кронин подняла телефон и вынесла его в коридор. Не знаю, общалась ли она с Самантой. Не знаю, куда подевалась Долорес. Я ничего не слышала и не видела, кроме тела мужа, своих грязных рук на чистой белой простыне и земли под ногтями. Я прижалась теплыми губами к холодному изгибу его уха.
— Питер, — тихо прошептала я. — А ну прекрати! Ты всех пугаешь. Вставай. Пойдем домой.
— Миссис Крушелевански?
Кто-то взял меня за плечи и усадил в кресло. «Вставай», — снова прошептала я. Но я понимала, что он не встанет. Мы не в детской сказке. Ни поцелуй, ни желание, ни море любви не вернут его к жизни. «Питер. Ах, Питер, — подумала я. — Как же я скажу Джой?» Я прижала кулак ко рту и зарыдала, ощущая вкус грязи и соли.
«Кэнни».
Я застонала и перекатилась на другой бок. Мне снился чудесный сон о Питере, о том, как мы впервые занимались любовью на его старой квартире.
«Кэнни».
— Пять минут, — пробормотала я, не открывая глаз. Нечестно. Нечестно. Разве я хочу жить в мире без него? Нет. Ни за что. No mas. Лучше я останусь в кровати.
«Кэнни, проснись».
«К черту, — размышляла я. — К черту шум». На глазах у меня была черная атласная маска для сна с вышитой пайетками надписью «Почти знаменитость». На окнах — глухие шторы. В холодильнике — замороженные пиццы, замороженные вафли и замороженная водка. В банке — деньги. В шкафу — несколько удобных пижам. Я могу очень, очень долго никуда не выходить.
Дверь открылась и закрылась. Обрывки фраз, женские голоса. «Как по-твоему?» и «Может, попробуем?» Я с головой накрылась одеялом. Питер не умер. Мы вместе в его квартире. Пылинки танцуют в лучах света, пробивающегося сквозь занавески. Питер вытянул ноги и откинулся на спинку дивана. «Разденься», — говорит он. «Давай потанцуем», — возражаю я. Его дыхание становится учащенным. «Что угодно, но сначала разденься».
«Кэнни?»
Я зажмурилась. Мы в старой квартире Питера. Мне двадцать восемь лет, прошло три месяца после родов. Я вне себя от злости и желания. Питер сидит на диване, а я стою над ним, засунув большие пальцы за пояс джинсов. Лифчик расстегнут на спине, волосы растрепаны, припухшие губы полуоткрыты. Питер смотрит на меня так, словно я самая красивая на свете. Если очень постараться, если обо всем забыть, я почувствую жар его голой груди. Увижу след своего блеска для губ на его плече. Вернусь в ту квартиру и буду находиться в ней так долго, как захочу. Я могу жить в ней всегда.
«Встань, охотница».
Я открыла глаза среди мертвенно-белых песков Сэйддат Кар. Раскаленный ветер разметал мои волосы. Я села, моргая, и отряхнула с рук песок. Рядом стояла Лайла Пауэр. За ее спиной поднимался в темнеющее небо дымок погасшего костра.
— Итак, ты пришла, — начала она.
Я обвела взглядом пустыню Лайлы, белый океан под лунами-близнецами, пещеры, оазис — совсем как я представляла последние десять лет. Все было на месте. Тысячи звезд — вспышек света в темноте — сияли в небе. Лайла села на землю и небрежно завязала волосы узлом.
— Ты останешься? — спросила она.
Интересная мысль. Буду вместе с Лайлой носиться по космосу и мочить негодяев, не оглядываясь назад и забыв о доме.
Лайла криво улыбнулась и сняла с плеча бурдюк. Я смотрела, как она наполняет вином узорчатые золотые кубки. У меня на бат-мицве были такие же. Подарок сестринской общины, чтобы праздновать Шаббат, зажигать свечи и разливать вино. Если провести по дну кубка пальцем, можно нащупать гравировку с моим именем.
— Выпей со мной, — предложила Лайла.
Я помедлила. Если я выпью, то останусь здесь навсегда, подобно Персефоне, съевшей зернышки граната. В каждой благополучной развязке, в каждом волшебстве скрывается проклятие. Если я выберу мир Лайлы, я никогда не увижу свое дитя.
Лайла подняла кубок. В темноте ее глаза казались черными провалами. Красивое лицо ничего не выражало.
— Ты не понимаешь, — отозвалась я.
